Ознакомительная версия.
«Мой дорогой сеньор Куинс, — начиналось письмо, — сегодня до меня дошли о вас поразительные вести. Ни больше ни меньше как сначала бросив вызов знаменитому Тигру и понапрасну его прождав, вы подверглись вероломному нападению не кого иного, как пользующегося дурной славой Ранхеля Вериала. Я также слышал, что, застигнутый врасплох, вы все же убили бандита. И теперь, задержавшись только для того, чтобы убедиться, что все обстояло действительно так, я направляю в ваши руки это письмо.
Вы, наверное, слышали обо мне от нашего общего друга, талантливого молодого инженера Мартина Эвери; но уверяю вас, несмотря на довольно обстоятельный рассказ обо мне, он, как вы увидите, нарисовал крайне ложную картину. Если вас удивляет, почему я начинаю письмо к человеку, которого никогда не видел, с личных выпадов, я отвечу, что решил пригласить вас к себе домой в качестве гостя.
Если же вас удерживает соображение, что чужих людей в дом не приглашают, хочу вас заверить: после того, что вы совершили сегодня, мы уже больше не чужие. Мы нужны друг другу. Если навестите меня, я подробно сообщу, каким образом мы можем и должны быть полезны друг другу. Сеньор, не исключено, я выхожу за рамки разумной осмотрительности, сообщая вам, что мне угрожает большая беда, что она также угрожает вам и что этой беде только мы вдвоем способны противостоять, помогая друг другу. Приезжайте ко мне и позвольте рассказать о нашей общей опасности. Или же, если сомневаетесь в правдивости моих слов, оставайтесь и станете свидетелем первых подтверждений этой угрозы.
Что до историй, услышанных вами от Мартина Эвери, не стану отрицать приведенные им факты; да и, полагаю, сеньор Эвери не способен на преднамеренную неправду. Отмечу, однако, что, какой бы чувствительной ни была его натура, слабому человеку не дано постичь мысли и побуждения сильного. После вашего печального опыта с Джозефом Полом мне вряд ли нужно говорить, что косвенные доказательства часто приводят к ошибочным заключениям.
А пока буду ждать вашего ответа, когда бы вы ни приняли решение. Время терпит.
В случае если вознамеритесь навестить меня, доверьтесь Хуану Гарьену, который, как вы знаете, достаточно умен и в еще большей мере честен.
Остаюсь ваш покорный слуга, Фелипе Монтерей».
Взглянув на подпись, Питер первым делом внимательно посмотрел в глаза хитрому мексиканцу. Но тот глядел на него широко распахнутыми, словно ворота конюшни, глазами, будто приглашая прочесть все, что у него на душе. Питер снова обратился к посланию. Он чувствовал, что у него в руках письмо весьма решительного и прямого человека или же конченого мошенника, к тому же не очень умного. Девять десятых из написанного, очевидно, включено в него просто только ради того, чтобы произвести впечатление и расположить к автору. Но оставшаяся десятая часть отмечена искренностью, которой нельзя пренебречь.
— Хуан, — внезапно спросил он, — где сеньор Монтерей останавливался поблизости от города?
— Поблизости от города?
— Когда писал это письмо.
— Он не был поблизости от города.
— Как далеко?
— Миль сорок… в Каса-Монтерей, сеньор.
Куинс улыбнулся.
— Я самый большой простак на свете, — рассмеялся он в лицо Хуану. — Охотно верю любым нелепым небылицам и глупостям; но не хочешь ли ты убедить меня, что известие об убийстве Ранхеля Вериала — сразу после случившегося — пронеслось сорок миль по горам, достигло Каса-Монтерей, и там хозяин замка написал это письмо, и его доставили сюда — и все это в течение самое большее трех с половиной часов; что за это время покрыто расстояние в восемьдесят миль по непроезжим местам…
— Не могу объяснить, сеньор, но письмо у вас в руках.
— В чем здесь обман?
— Обман?
— Давай-ка садись, Хуан, и закуривай. Я с тобой еще не кончил.
Последние слова Питер произнес с легкой угрозой, и Хуан моментально преобразился. Лицо не дрогнуло — он был хорошим актером, — но сам весь подобрался и стрельнул глазами в окно. Затем, как бы поняв, что помощи ждать неоткуда, опустился на стул и уставился на хозяина. В следующий момент принялся сворачивать сигарету. Раскурив ее с восхитительным хладнокровием, пустил дым к потолку. И все же Куинс видел, что парнем овладел смертельный страх.
— К вашим услугам, — изобразил он покорность на своей физиономии.
— Мне нужна правда, Хуан.
— Насколько я знаю — это сущая правда.
— Где ты получил письмо?
— Его бросили в окно, и оно упало мне на колени.
— Полно, приятель! Неужели надеешься, что я поверю этой сказке?
— Честное слово, все так, как говорю.
— Видел человека, бросившего письмо?
— Нет, сеньор.
— Выходит, никаких следов?
— Он прискакал верхом. Бросил письмо. Я видел мельком голую руку. Он сказал одно слово и ускакал.
— Какое слово?
— Монтерей.
— Пусть будет так, — с насмешкой заметил Питер. Гарьен всем видом пытался убедить, что ему можно верить. — Согласись, что это нелепо, Хуан.
— У сеньора Монтерея поначалу многое кажется нелепым, — серьезно возразил Хуан.
— К примеру?
— Я не имею права говорить о нем.
Хуан держался с таким достоинством, что Питеру стало неловко за свою несдержанность.
— Если откровенно, как, по-твоему, мне поступить, Хуан?
— Как приказывает сеньор Монтерей.
— Приказывает?
На губах Хуана мелькнула слабая улыбка.
— Вы считаете себя выше приказаний сеньора Монтерея?
— И любого другого.
Откинувшись на стуле, Хуан пожал плечами:
— Не мне учить вас благоразумию, сеньор!
— Видал я его в аду, — разозлился Питер. — Кто-кто, а я не стану плясать под его дудку.
С дрожащими от страха губами Хуан Гарьен поднялся со стула, хотя внешне изобразил лишь легкое неодобрение.
— Вы говорите о сеньоре Монтерее? — справился он.
— О ком же еще?
— Сеньор, если вы благоразумный человек, то не станете надолго задерживаться в этой стране!
— Еще что! — распалился Питер. — Сперва мне грозил Тигр, теперь Монтерей. Плевал я на них. Иди и скажи это своему вельможному мудрецу.
— Вы очень смелый человек! — покачал головой Хуан и, не договаривая до конца, повернулся и вышел.
— Вот еще что, — вспомнил Питер. — Скажи ему, когда…
Он открыл дверь вернуть Гарьена, но только распахнул ее, как что-то, блеснув перед глазами, просвистело мимо и стукнулось о косяк. Лоб словно обожгло огнем. Питер увидел тяжелый нож с длинным прямым лезвием — такой же, предупреждая, впился в стену над головой Мартина Эвери.
На сей раз это не выглядело предупреждением. Питер ощутил довольно чувствительную боль, и его охватило бешенство. Обычно во время боя, как и большинство тех, кто полагался скорее на ловкость и находчивость, нежели на голую силу, он становился воплощением хладнокровия. Но на этот раз потерял всякую осторожность. Словно тигр рванул по коридору, выскочил за угол, но не увидел перед собой ни души!
Ознакомительная версия.
