В жаре пылающих пихт - Ян Михайлович Ворожцов

кроме пути насилия и крови. Вы не знаете иных путей. И мой сын принял ваш путь, пусть и не проложил его – но он пройдет его от начала и до конца. А в конце его буду ждать либо я, либо моя могила.

Черноволосый зажмурился. Негр вытащил ствол револьвера у него изо рта, стукнув железным звуком по зубам. Схватил черноволосого за шею и предплечье и, брыкающегося, потащил по берегу – они вошли в сопротивляющуюся воду, и негр, окунув черноволосого за не имением подходящей в эту крещальную купель, смотрел в небо безрадостными глазами и монотонным пасторским голосом принялся вещать нараспев.

Ты, кто натравливал сыновей на сыновей, мои руки – твое распятие! Ты, отец, который охотится на чужих сыновей! почему охотится он на детей из собственного рода? или он перестал быть человеком, а сделался зверем, охочим до плоти? Ты ешь Христову плоть, чтобы утолить земной голод. Ты пьешь Христову кровь, чтобы утолить земную жажду. Но это дела слепца! Ничто не может исчезнуть бесследно. Твои поступки оставили за собой кровавый след – и он привел меня к тебе. Ничто не бесследно. Ничто не исчезнет. Это невозможно. Я знаю. Кто охотятся – всегда преследуют дичь. Они идут и за мной.

Черноволосый провалился в удушающий мрак, почувствовал, как во всем теле пульсирует кровь, и стучит сердце.

На поверхности реки лопались десятки бесцветных пенящихся пузырей, и черноволосый мужчина беспомощно бултыхался, словно дитя, новорожденное и еще не вступившее в обладание членами тела евонного. Где-то совсем далеко, мерещилось, что в нездешних сферах творения, зажглись первые рассыпавшиеся искры. Медленно занималась кровавая заря, словно ее высекало кремнем одичавшее человеческое племя, которое самой ночи древнее.

Все сюда! парни, Морриса убивают! крикнул вышедший к реке кривозубый ковбой, выплюнув жеваный табак и обронив пустые ведра.

Секунду промедлив, он потянулся к кобуре за револьвером, но увидел, что негр уже держит его на мушке. И тогда кривозубый принялся стрелять от бедра, ребром ладони быстро-быстро застучал по спице курка, ставя его на взвод и почти одновременно спуская, и каждое его движение сопровождалось гремучим дымно-красным всполохом, а плюющийся пламенными сгустками ствол от такой стрелковой прыти брыкался не хуже мустанга. И крапленые пули разлетались во все стороны, что дробь на дальней дистанции – негр выстрелил в ответ. Вторая пуля из револьвера ковбоя влетела Моррису в ягодицу, но он уже был мертв и ничего не почувствовал, другие пули шлепали по реке как детские ладошки и всплескивали фонтанчики.

Негр, рассекая воду, принялся грести лопатовидными руками к противоположному берегу, когда еще четверо мужчин, индеец, двое чернокожих и белый, шумным гуртом ввалились на берег, окруженный черно-синими стволами предрассветных деревьев.

К ним присоединялись и новые стрелки – протяжные звуки стрельбы и зычные выкрики по всей длине берега в прибрежном камыше и ракитовом кустарнике. Негр прыгнул в лодку, ножом перерезал швартов, и стремительное течение понесло его прочь к возобновляющейся равнине, куда, с винтовками наготове, высыпал карательный конный отряд полуголых скотоводческих детективов.

Они немедленно открыли стрельбу. Негр увидел какой-то сверток, из которого торчал приклад; длинными руками он раскатал рулон из толстой пряжи, поставил перед собой мушкет, будто рыцарь, ставящий меч и произносящий молитву перед смертным боем. Большие и ясные глаза его, как у стариков, что сохранили свой разум, глядели поверх реки, испещренной отсветами ранней зари, а паучьи пальцы тем временем проделывали крохотную работу. Он наполовину взвел курок, нашарил рукой коробочку с жестким чехольчиком, откуда извлек бумажный патрон, надорвал бумагу стариковскими ногтями и отсыпал пороховую затравку на открытую полочку, замкнул серебристую крышку и облизнул губы, продолжая разглядывать реку и преследующие его силуэты на равнине. Негр высыпал порох из бумажного патрона в ствол и, взяв шомпол, будто смычок, запыжил пулю, оторвав кусок ткани от своей старой одежки. Яркие отсветы на поверхности темной реки. Негр уперся в дно лодки коленом, прицелился из длинного, как шест для знамени, мушкета с кремневым замком и блестящим в отраженном свете ударником. Мушкет был уже старый, туго-натуго перемотанный пенькой у середины и по краям ствола, у казенника, расшатанные шпильки износились и не удерживали расщепленное ложе с потертым стволом.

Негр прицелился, только дыша и оставаясь глух к тому, что встречные пули с треском прошибают края лодки. Медленно и неестественно, как мерцающие миражи на фоне металлического солнца, которое словно инфернальное существо выползало из своей окаменелой раковины, темные фигуры конников перемещались против ветра по вызолоченной равнине в сопровождении коротких трещащих вспышек. Негр выбрал мишень и спокойно выстрелил в первого – спустя мгновение тот, как акробат, исполняющий сальто, вылетел из седла с пулей в горле.

Над вращающейся поверхности воды клочьями прокатился серебристо-серый дымок. Отряд прекратил преследование, и негр опустил мушкет. Несколько часов он, сидя в изрешеченной пулями лодке, шел по течению реки и вслушивался в плеск блестящих волн.

Мир медленно утопал в неестественно-темных сумерках, стало холодно.

Негр погрузил лопасть длинного весла в воду, наблюдая за создаваемой им голубоватой пенящейся ватерлинией, а потом посмотрел на дно лодки – где плескалась окровавленная речная пена. Он ощупал свои одежки, промокшие от крови.

Длиннолицый поправил шляпу, застопорил лошадь и сплюнул, равнодушно изучая бурые глинистые ножны обезвоженного ручья. Небо над головой сияло ярчайшим светом. Он потянул веревку, тронул лошадь шпорами; сухо бряцала на ходу поклажа. Они направлялись через умирающую равнину сквозь заросли вейника вдоль рыхлого темно-коричневого крутогора, который сталкивался и плавно перетекал в ртутного оттенка пересохшую долину, где надувшуюся от безводья почву испестрял жесткий кракелюр.

По дну, текстурой напоминающему черепаший панцирь, стремительно перемещались гладкокожие ящерицы, перекатывались каплевидные ртутинки пауков с блестящими узорами на брюшке; длиннолицый видел причудливых существ, что, увеличь их в тысячу раз, могли бы пожрать безродное человеческое племя, он различал и каких-то непонятных, в спешке господом сотворенных каракатиц, которым пришлось долго приспосабливаться к существованию в нелепом теле; муравьев-кочевников, что устрашали всякую тварь, как малую, так и большую, чудовищным видом своих отвратительных жвал и инструментов агрессии; и слипшийся воздух дребезжал от перезвона крыльев грандиозных жуков и стрекоз, что парили зигзагообразными рывками и взирали на бесчисленных странников в русле мертвой реки, как ангелы небесные за переселением народов; на коричнево-красном валуне восседал сфинксоподобный ящер, высовывая красновато-белый от яда язык; и было тут множество существ, которым еще не дали имя, и они, как беженцы, стремились пересечь безводную реку с внушительным багажом, словно ища для себя