Его ничуть не беспокоил ни тот факт, что ему пришлось стать банальным конокрадом, ни то, что он бросил свою старую работу у Джарвина. Он был рад поскорее выбраться оттуда и с содроганием поглядывал на дрожащую и ноющую руку в синяках, державшую сигарету.
Дважды он останавливал коня, испытывая необъяснимое желание повернуть обратно и боясь сам не зная чего. На третий раз, глядя на то, как солнце медленно опускается за поросший деревьями западный склон горы, он вспомнил, к какому времени Питер Хейл назначил ему вернуться. Мулат мигом развернул и пришпорил коня, поспешно отправляясь в обратный путь, не задумываясь о причинах и не тратя время на рассуждения, а зная лишь то, что больше всего на свете ему хочется вовремя вернуться в поселок.
Солнце, ещё видимое с горного плато, садилось за низкие холмы, озаряя небо алыми и багряными сполохами, когда Обмылок, наконец, вернулся на рудник. Испытывая огромное облегчение, он отправился на конюшню и принялся расседлывать своего огромного коня. Подошедший конюх строго спросил его:
— За чем это тебя посылали?
— Посылали? — переспросил мулат.
— Ну да, — подтвердил тот. — Мы все думали, что ты решил смыться, но Хейл сказал, что услал тебя по делу, и что ты обязательно вернешься. И тут являешься ты!
Бедный Обмылок так и остался стоять, разинув рот, с уздечкой в одной руке и с седлом в другой, размышляя о том, что же все-таки творится в этом странном мире. Теперь у него не осталось ни малейших сомнений относительно того, что заставило его возвратиться обратно на рудник. Это была молчаливая воля белого человека, которая, преодолев расстояние в несколько миль, коснулась его души незримой рукой. Он чувствовал, что все это время лично от него не зависело ровным счетом ничего, и Питеру Хейлу не составило никакого труда вернуть обратно беглеца — ему было достаточно лишь только пожелать этого.
— Гипноз! — ахнул Обмылок. — Ведь я же уже уехал! И как ему только это удается?
На этот вопрос у него не было ответа. Теперь он считал себя уже совсем пропащим, будучи твердо уверенным в том, что теперь Питер Хейл станет манипулировать им по своему желанию, а у него не будет ни малейшей возможности противостоять этому влиянию.
Обмылок вошел в хижину. В углу комнаты стояла кровать; в другом углу была поставлена обыкновенная койка. Негр обнаружил, что все его пожитки, которые он, спасаясь бегством от дьявола, бросил впопыхах, были развешаны на крючках, вбитых в стену над койкой. На постели лежали вещи белого человека, а у изголовья кровати была прислонена к сетке длинная винтовка.
Обмылок осторожно взял её, отмечая про себя, что приклад был довольно потертым, но ствол хранил следы частой чистки. Механизм двигался без труда, а затвор был в идеальном состоянии. Обмылок отметил, что, по-видимому, хозяин винтовки знал толк в оружии и знал, как с ним обращаться, хотя, с другой стороны, его удивляло то, что такой зловещий тип, как этот самый Питер Хейл, держит при себе ещё и винтовку.
На узкой веранде крошечного домишки раздалось металлическое позвякивание, и на пороге появился Питер Хейл. Он дружелюбно кивнул Обмылку.
— Ну вот, Обмылок, — сказал он, — для нас уже есть новость. Завтра мы все втроем совершим небольшую поездку. Ты, Джарвин и я. Ну как, ты готов?
— А куда ехать? — мрачнея, спросил Обмылок.
— Прогулка за пределы рудника ради сбора Джарвиным какого-то там навара. Ты уже когда-либо сопровождал его во время подобной жатвы?
Сам того не желая, Обмылок широко улыбнулся, обнажая два ряда крепких белых зубов. Подобные экскурсии были для него делом привычным. И он подумал, что, может быть, в конце концов, гипнотизер и не станет для него такой уж тяжкой обузой.
Великий Майк Джарвин нечасто снисходил до появления в миру. Но в былые времена, когда его талия была поуже, а рука вернее, Джарвин частенько объявлялся по другую сторону границы, там, где его никто не знал. Это давало ему огромные преимущества. Во-первых, знакомых у него там не было, и вымышленное имя позволяло скрыть свою истинную репутацию. А во-вторых, даже если его и ловили за руку, то в те времена обычай выражать свое негодование при помощи оружия ещё не вошел в моду.
К сожалению, с тех пор многое в мире изменилось, и теперь толстый Майк Джарвин с непередаваемой тоской взирал на окружавший его мир с высот благополучия собственного рудника. Можно сказать, что он стойко держал оборону своего форта, не полагаясь на силы окружавшего его мятежного гарнизона и противостоя постоянным приступам страха. Это было сродни тому, что плыть на корабле с давно прогнившим днищем по морю среди рифов. Джарвин так часто видел, как волны разбиваются об острые скалы, что почти привык жить с ощущением постоянной опасности. Но когда он начинал задумываться о том, куда ещё податься, чтобы провернуть очередное дельце на стороне, тем самым хоть на время избавляя себя от постоянной опасности, подстерегавшей его на собственном руднике, то, неизменно оказывался в весьма затруднительном положении.
Когда-то он был стройным и подтянутым, что давало ему возможность проскользнуть где угодно и с легкостью затеряться в любой толпе. Но с тех пор лицо его заметно округлилось, а огромный живот и располневшая талия обращали на него всеобщее внимание. Он ещё показаться нигде не успеет, как, завидев его издалека, люди уже говорили друг другу: «А вон идет Майк Джарвин!»
После чего рука такого человека непроизвольно тянулась к пистолету, чтобы убедиться, что он должным образом готов к грядущему событию. Можно подумать, что честный Майк отбирал деньги у людей под дулом пистолета, словно какой-то бандит; на самом же деле он всегда использовал тихие, хорошо отработанные и безболезненные приемы, которые он пускал в ход за карточным столом. И всякий раз, вспоминая о той неприкрытой враждебности, с которой относились к нему окружающие, Майк тяжело вздыхал и сокрушенно качал головой. Подчас у него даже возникало желание открыть им свое сердце, чтобы они, наконец, убедились сами, какое огромное число добродетелей там скрыто.
Но все-таки этот день в душе его затеплилась новая надежда. В повозку были запряжены два сильных, поджарых мустанга, способные всего за один день без особого труда преодолеть расстояние в добрую сотню миль. Выбор пал на столь могучих скакунов, так как, по-видимому, планировалась более дальняя поездку, чем обычно.
Как правило, один, без сопровождения Баттриков, он никогда не решался уезжать от своего жилища слишком далеко — чтобы в случае чего можно было бы благополучно возвратиться обратно, гоня коней во весь опор и не давая им отдыха. Но даже при путешествии с Баттриками, расстояния, на которые он мог удаляться, были строго ограничены. На руднике он чувствовал себя в относительной безопасности. Остальной же мир просто-таки, образно говоря, кишел голодными, прожорливыми акулами, прекрасно осведомленными о прошлом Майка Джарвина, и кровожадно мечтавшими о том, чтобы растерзать его на мелкие кусочки или при случае заглотить целиком со всеми потрохами.
