Левой рукой я указал ему на место на земле около огня. Он подошел легкой походкой, но прежде чем сесть, повесил над углями кусок задней части оленьей туши.
— Мясо! — сказал он.
— Хорошо! Садись.
Маленьким прутиком я пошевелил угли под мясом и подложил в костер еще несколько сучьев, которые весело затрещали.
— Ты идешь далеко?
— К Великой реке и дальше.
— Я видел эту реку, — гордо заявил он, — и Далекие Земли за рекой.
— Ты говоришь на моем языке.
— Я много говорил с англичанином. В моей деревне.
Англичанин? Так далеко на Западе?
— Где твоя деревня?
— Далеко. — Он показал рукой на север. — Много дней. — Он посмотрел мне прямо в глаза и с большой гордостью произнес: — Я кикапу Кеокотаа.
— Племя воинов, — подтвердил я.
— Тебе известно. — Он был польщен.
— Все ветры приносят вести о храбрости кикапу. В каждом вигваме воин хотел бы иметь скальп кикапу, если бы только мог его добыть.
— Так-так, — самодовольно подтвердил он. — Мы великие воины, путешественники.
— А кто этот англичанин? И где он теперь?
— Он мертв. Он был храбрый человек и умирал долго.
— Ты убил его?
— Сенека. Он хотел убить нас обоих.
— Но ты убежал?
Кеокотаа пожал плечами:
— Я здесь.
Наш костер почти погас, оставленный без присмотра. Я подбросил в него несколько веток, индеец тоже. Он отрезал кусок оленины.
— Мне следовало бы побывать у кикапу, — заметил я. — Ваше племя давно на этой земле.
— Мы приходим, мы уходим. — Он посмотрел на меня. — У тебя есть жена?
— Мне еще рано. Я должен сначала переплыть много рек.
— А моя жена умерла. Она была хорошая женщина. — Он помолчал и добавил: — Самая лучшая.
— Сожалею.
— Не надо. Она жила хорошо, она умерла хорошо.
Мы сидели молча, жуя оленину, которую отрезали от куска.
Потом он спросил:
— Ты пришел из-за горы?
— Да.
— Слышал о Барн-а-басе?
Пораженный, я уставился на него:
— Что ты знаешь о Барнабасе?
— Все говорят о Барн-а-басе. Он великий воин. Великий вождь. — Индеец помолчал и добавил: — Он был великим воином.
— Был?
В тот момент мне показалось, что сердце мое остановилось, а потом снова застучало медленно и тяжело.
— Теперь он мертв. В деревнях поют о нем песни.
Мой отец… мертв? Он был так силен, так неуязвим! Для него не существовало слишком длинных дорог, слишком бурных рек, слишком высоких гор!
— Он умер как подобает воину, убив тех, кто напал на него. Умер и тот, кто шел рядом с ним.
— Только один погиб вместе с ним? Молодой?
— Такой же, как Барн-а-бас. Старше. — Индеец испытующе посмотрел на меня: — Ты знаешь Барн-а-баса?
— Это мой отец.
— А!..
Наступило долгое молчание. Я вспомнил отца, и горе сдавило мою грудь, сжало горло. Уставившись в землю, я представлял наши редкие споры, резкие слова, которые я произносил. Каким же я был глупцом! Он — лучший из отцов! А легко ли быть отцом сильных сыновей, воспитанных в чужой стране, мужающих, самоутверждающихся, любящих своего отца, но при этом стремящихся освободиться от его влияния, ищущих его недостатки, промахи, для того чтобы легче расстаться с ним. Так заведено со времен сотворения мира.
Приходит время, и молодые жаждут обрести самостоятельность.
Я знал, что он умрет, и почти наверняка знал, каким образом, но не думал, что это случится так скоро.
Сидя в молчании у костра рядом с незнакомым индейцем в качестве единственного компаньона, я думал о Барнабасе Сэкетте, великом повороте в его жизни, когда он пересек океан и обосновался на дикой, неизведанной земле, затем вернулся за нашей матерью.
Наша мать… Чувствовала ли она, что отец скоро уйдет из жизни? Она вернулась домой, в Англию, чтобы воспитывать нашу сестру Ноэллу в менее суровых условиях. С ней отправился и Брайан. Мы верили и надеялись, что она приняла мудрое решение.
А что же станут теперь делать Кин Ринг и Янс? Кин Ринг, мой сильный, серьезный старший брат, родился на шкуре бизона в самом пекле битвы с индейцами. Старый друг моего отца, Джереми Ринг, стоял над моей матерью, которая рожала, и отражал атаки врагов.
А Янс? Дикий, неуправляемый Янс, сильный как медведь, мгновенно приходящий в ярость и также быстро отходящий. Увижу ли я их еще?
Где-то в глубине души зловеще прозвучало: нет… я не сомневаюсь, что больше не увижу их, так же, как и мы с отцом ведали, что смерть его близка, потому что в нас текла кровь Нилы, знаменитой прорицательницы.
Мои братья нашли свою страну, я — нет. Их страна находилась в горах позади меня, моя — впереди, на западе.
Кеокотаа посмотрел на меня сквозь огонь костра:
— Ты — сын Барн-а-баса. Я — кикапу. Мы пойдем вместе.
Так оно и случилось.
Высокие деревья стояли голые и черные, но на их ветвях уже появилась легкая, нежная весенняя зелень. Почки вот-вот готовы были распуститься. Я пошел к реке напиться и спугнул крупного окуня, фунтов на двадцать по крайней мере. Он уплыл, потревоженный моим присутствием. Ниже по течению олень поднял голову от воды, и прозрачные капли упали с его морды. Он равнодушно взглянул на меня и удалился, очевидно ничуть не обеспокоенный нашей встречей.
С наступлением утра дым от костра смешался с поднимавшимся от земли туманом, и мы не слышали никаких звуков, кроме слабого потрескивания огня и тихого шипения влажных веток. Какое-то движение в зарослях дикого клевера заставило нас обернуться. Что-то огромное, темное, устрашающее двинулось к нам по луговой траве, медленно проявляясь из тумана.
Чудовище остановилось, почуяв запах костра, и уставилось на нас. Теперь и мы разглядели, что перед нами стоит крупный рогатый бизон. Его голову, грудь и загривок покрывала густая шерсть, на которой сверкали капли утренней росы. Вокруг него клубился туман, и он изучал нас маленькими черными глазками, почти скрытыми шерстью.
Бизон находился всего ярдах в пятнадцати, за ним виднелись другие.
Так и не поняв, что мы из себя представляем, бык опустил голову и стал рыть копытом землю.
— Мясо, — указал Кеокотаа, — много мяса.
Я достал пистолет, прицелился в точку на груди бизона около его левой передней ноги и нажал на спуск. Пистолет подпрыгнул от выстрела, я положил его на землю рядом с собой и взял второй, но стрелять пока не стал.
Огромный бизон продолжал стоять, глядя на нас, потом ноги его медленно подкосились, зверь рухнул на колени, затем опрокинулся и вытянулся на земле.
Остальные животные явно не понимали, что произошло. Звук выстрела не встревожил их, поскольку они не имели представления об огнестрельном оружии и могли принять грохот выстрела за раскат грома.
