Мы брели вперед, и я слушал, как скрипит и осыпается у меня под ногами песок, и как скрипит и осыпается он под ногами шерифа.
Шериф же был на редкость спокоен. Время от времени он разражался краткой речью, но по большей части шел молча, стараясь беречь силы.
— Лет пятнадцать тюрьмы, — объявлял он время от времени. — Вот что он у меня получит. Я очень надеюсь, что этот гаденыш пропарится там весь срок от звонка до звонка, и с него каждый день будет сходить по сто потов, точно так же, как с меня сейчас. Надеюсь он там и кнута отведает. Будь проклята его жалкая шкура!
Я кивнул.
Чип мне очень нравился, но только если это и в самом деле его рук дело, то я страстно желал, чтобы он понес самое суровое наказание — и не когда-то в будущем, а в самое ближайшее время.
Мы брели вперед. Не знаю, многим ли из вас приходилось ходить по зыбучим пескам. Надеюсь, что подавляющему большинству все же посчастливилось избежать подобного испытания. Этот песок легче воды, и гораздо более текучий. На него невозможно поставить ногу без того, чтобы не увязнуть по колено. Так что приходится идти, выворачивая стопы ног наружу, чтобы увеличить таким образом площадь опоры. Но проку от этого все равно мало. Вы продолжаете вязнуть в песке, постоянно оступаетесь и скатываетесь назад. А если при этом вам ещё доверена какая-либо ноша, то при переходе через пески она становится тяжелее в десять раз.
Прошло ещё совсем немного времени, когда мы перестали переговариваться, и, стиснув покрепче зубы, продолжали идти вперед, мысленно желая вору, укравшему у нас лошадей — будь то Чип, индеец или ещё кто-нибудь — угодить в самое пекло.
И вот взошло солнце.
Оно не стало тратить время понапрасну, и немедленно обрушило на наши головы потоки тридцатиградусного зноя, и это было всего лишь начало. Стоило только его огненному оку показаться над дымкой, окутавшей горизонт, как оно в считанные мгновения раскалилось добела и продолжало припекать с утроенной силой. Вы вообразить себе не можете, как это солнце в пустыне начинает свою работу с утра пораньше и не сдает позиций до самого вечера, пока не скроется за горизонтом. Можно сказать, что оно палит прямо с бедра, не делая лишних движений, и продолжается это весь день напролет.
Вода в наших флягах закончилась ещё утром. Затем мы устроили короткий привал близ скал, и шериф несколько раз натужно сглотнул, чтобы облегчить сухость в горле и сказал:
— Дойти-то до Студеных Ключей мы дойдем. Но это будет нелегко.
Он оказался прав.
Вообще-то, он оказывался прав практически всегда, но только на этот раз он был прав, как никогда. Мы упрямо брели через пески, а солнце пригревало все сильнее и сильнее. Его лучи пронизывали ткань одежды и обжигали плечи. От солнечных ожогов по краям ушей появлялись волдыри, а кожа на носу начинала облезать. Время от времени я приподнимал свое тяжелое, широкополое сомбреро, чтобы впустить под него хоть немного воздуха и охладить таким образом голову. Но все напрасно. Получалось, что я просто выпускаю пар; движения же воздуха было совершенно не заметно.
И все равно я терпел и шел вперед. Когда приходится часто путешествовать по пустыне, то всегда можно припомнить какой-нибудь похожий случай, думая о том, что и тогда дорога казалась бесконечной, однако потом все закончилось благополучно.
Но самое отвратительное свойство пустынь Невады это то, что зачастую на горизонте виднеются окутанные голубой дымкой горные хребты, навевающие воспоминания о холодной проточной воде, деревьях, под раскидистыми кронами которых царят тень и прохлада, порывах свежего ветерка и тому подобных вещах.
Я грезил о дворцах изо льда. Клянусь, я был готов, не сходя с места, слопать целый такой дворец!
Затем мы взошли на пригорок, и шериф рассмеялся жутким, беззвучным смехом, и сказал, указывая на что-то:
— Это Студеные Ключи. Вон там, где камни блестят на солнце!
Внезапно я ощутил в ногах необычайную легкость, на сердце у меня тоже стало очень легко и радостно. Я резво зашагал дальше, душа моя ликовала, и хотелось петь, но очень болело горло.
Этот отрезок пути мы проделали в довольно быстром темпе, и затем, когда до камней оставалось буквально рукой подать, шериф вдруг начал задыхаться, а затем закричал дурным голосом и побежал.
Я наблюдал за ним, решив, что от жары и жажды у него немного помутился рассудок.
Но затем я заметил нечто такое, что заставило сорваться на бег и меня. Потому что эти камни выглядели уж как-то странно. Все они были как будто перевернуты и лежали, подставив солнцу свои светлые брюшки.
Я бежал так быстро, как только мог, но все равно не мог угнаться за шерифом. Он был довольно грузным, но на этот раз обставил меня в два счета; и когда я отдуваясь и стеная добрался-таки до места, Мерфи стоял, простирая руки вперед, словно обращаясь с безмолвным объяснением к кому-то невидимому, и его молчание было красноречивей любых слов.
И тут мне стало все ясно.
Студеные Ключи были взорваны.
Да, как я уже сказал, вся земля вокруг была усеяна камнями, и теперь, вблизи на многих из них стали заметны следы взрыва и копоти. Но важнее всего было другое — воды в источнике больше не было!
На земле все ещё были заметны очертания краев некогда находившегося здесь озерца. И песок был ещё довольно влажным, чтобы его жевать — если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду. Но вода ушла.
Какой-то негодяй забил в источник заряд пороха и взорвал его, перекрывая тем самым путь воде.
Что теперь делать? Конечно, кто-нибудь из старателей, кого судьбе будет угодно занести в эти края, возможно, взорвет на этом самом месте шашку динамита, и тогда вода, скорее всего, снова выйдет на поверхность. Но теперь она ушла.
Да и пороха у нас при себе тоже не было!
Я взглянул на шерифа, а шериф, в свою очередь, уставился на меня. Он усмехнулся, и эта улыбка представляла собой довольно жутковатое зрелище.
— Чип! — сказал он.
— Нет, — возразил я. — Чип никогда не совершил бы такую подлость. Только не Чип! Мы с ним напарники.
Тогда шериф решил изменить тактику и спросил:
— Я ирландец?
— Да, — подтвердил я.
— Я знаю ирландцев? — задал он следующий вопрос.
— Должен бы, — согласился я.
— Я говорил, что ирландская кровь — это гремучая смесь? — продолжал упорствовать он, свирепо вращая глазами.
— Вообще-то, да.
— И что благородство ей чуждо?
— Ага, — утвердительно кивнул я.
— Это дело рук Чипа, — авторитетно заявил шериф. — Ему знакомы лишь два чувства — слепое обожание и ненависть. Обожает он только своего дружка, Уотерса. А на всех остальных ему просто наплевать.
