Луис Ламур - Гора сокровищ

Индеец не поднял головы и не сказал ничего. Его руки с набухшими венами потемнели от старости, а ногти были срезаны по прямой. На боку у него висел нож, а рядом лежал винчестер.

Подбросив в костер веток, я пододвинул кофейник поближе к огню и достал печенье, которое мы купили в городе.

Индеец достал свою кружку, и я налил ему кофе, потом налил себе. Ветер раздул огонь, и я подбросил еще дров. В этом каньоне часто дуют холодные ветры.

Глаза у индейца были старые, но взгляд на удивление острый и спокойный.

— Я — Телль Сэкетт, — сказал я. — А ты — Пороховое Лицо?

— Ты ищешь своего папу?

Это слово странно прозвучало в его устах, и я сказал:

— Прошло уже двадцать лет. Я думаю, он умер.

Старик отхлебнул кофе.

— Хороший! — похвалил он. — Очень хороший!

— Я хочу узнать, что с ним случилось, и найти его могилу, если это возможно.

— Он был хороший человек. Дважды. Я знал его дважды. В первый раз мы в него стреляли.

— Вы его убили?

Индеец посмотрел на меня:

— Нет! Он был хороший человек, хороший! В первый раз — давным-давно — я не знал его, а он — меня. Мы стреляли в него и промахнулись. Я думал, он умер. Я ждал — долго. Потом пошел за его скальпом, а его нет.

Я вернулся — моего коня нет. А там, где был конь, привязан томагавк и красная тряпка. Странный человек. Мы стреляем, промахиваемся, и он — пуф! А потом мой конь — пуф! Ладно. Раз он взял моего коня, он — его. Но если я заберу его назад — он мой.

Он забрал коня. Зато оставил хороший томагавк, острый и ткань для скво, хорошую — может, ему нужна была лошадь.

Солнце взошло семь раз. И вот приходит день, я просыпаюсь и вижу своего коня. Как он попал сюда? Не знаю. Почему конь спокоен? Не знаю. Может, это волшебство?

— Мой отец вернул тебе коня?

— Да. Солнце вставало много раз, и однажды людям моей деревни нечего стало есть. Я вижу лося. Я подкрадываюсь. Поднимаю лук и натягиваю тетиву. Вдруг из того куста, где я стою, выскакивает другой лось — и все убегают. Моя стрела летит мимо.

Потом раздается выстрел, и лось падает. Я жду. Никто не подходит. Тогда я иду к лосю. Тогда он встает — тот человек, твой папа. Он поднимает руку, а потом поворачивается и уходит. Он дал нам мясо. Он сделал нам добро, и мои люди больше не голодают.

Ночью я рассказываю всем об этом человеке, и мы гадаем, кто он? Кто его послал? Что он здесь делает?

Его следы недалеко от нашей деревни. Я думаю, иногда он наблюдает за нами. У нас не так много молодых храбрецов, но слишком много детей, слишком много женщин. Я должен все время охотиться, но лук стреляет недалеко — охота не всегда бывает удачной.

Однажды утром я выхожу из своей хижины, а на шкуре рядом с ней лежит винтовка. И еще порох и патроны. Только он мог ее оставить. Только он мог войти в деревню так, что его никто не заметил. Но с тех пор мы его больше не видели.

— Совсем?

— Прошло много лун, снега падали и таяли больше двух раз. Три, а может, четыре раза. Не знаю. Прошло много времени, мы теперь в деревне на склоне Бобровой горы.

Ночью лает собака. Мы ничего не видим. Утром находим кусок лосятины, подвешенный на дереве. Наш друг вернулся.

Мы обязаны ему жизнью, в те времена, когда охота была неудачной, его винтовка помогала нам добывать мясо. Теперь нам не нужно мясо, которое он оставил, и он это знал. Он оставил его, чтобы мы знали — он вернулся.

Потом мы часто его видели, но его вид нам не нравился. Однажды он повернулся к нам и сделал знак не подходить и еще показал, что у него болит сердце.

Мы медленно пили кофе. Старик устал.

— Теперь наши молодые подросли. Они тоже знали о белом человеке, который дал нам мясо. Они как маленькие олени — очень любопытны. Они наблюдали. Потом приходили в деревню и рассказывали, что видели.

На коричневом, покрытом морщинами лице индейца играли отблески огня. Старик поднял чашку, держа ее обеими руками, и допил кофе. Я снова налил ему. Этот человек знал моего отца.

Он видел его в последние дни его жизни, знал, о чем он думал, по крайней мере отчасти. Белые люди в горах часто воюют с индейцами, но между обеими сторонами существует взаимопонимание — и очень редко ненависть. Они воюют, как и подобает сильным мужчинам, из любви к сражениям и еще потому, что борьба есть основа той жизни, которой они живут.

Индейцы живут жизнью, которая требует от них мужества, силы, выносливости и воли к победе; белые люди, которые первыми пришли в горы, тоже обладали всеми этими качествами, иначе, во-первых, они не пришли бы в эти края, а во-вторых, и минуты бы здесь не продержались.

Большинство белых, пришедших в горы, с уважением относясь к индейцам, присоединялись к какому-нибудь племени. Многим пришелся по душе тот образ жизни, что они вели в индейском селении, и другого они уже не желали. Мой отец принадлежал к миру белых и к миру краснокожих. Он везде чувствовал себя как дома — и среди цивилизованных людей, и среди дикарей.

— Я должен найти место, где умер мой отец. Я хотел бы узнать и как он умер, но если я найду место его смерти, этого будет достаточно. Моя мать постарела, и ей не дает покоя мысль, что кости ее мужа лежат под открытым небом и койоты растаскивают их. Их нужно похоронить согласно обычаю белых людей.

Индеец долго молчал.

— Я не знаю, где умер твой отец. Я знаю, что он ушел. Ушел в горы и не вернулся. Могу показать тропу, по которой он ушел.

— Он был один?

— Да, один, но за ним шли другие.

Рядом со мной лежала ветка, и я подбросил ее в огонь — ночь была холодной. Под порывом ветра, раздувшим пламя, зашелестели листья у нас над головой. Я набрал сухих веток, сломал их и бросил в костер, чтобы индеец согрелся. Потом налил ему кофе и присел у костра, ожидая, не скажет ли он еще чего.

— Тропа проходит вон там, по высокогорью. Ее называют тропой ютов, но когда юты пришли сюда, тропа уже была. Я не знаю, куда она ведет, и никто не знает. Но там холодные, пронизывающие ветры и сильные бури. Бывают дни, когда небо ясное и нет облаков, но таких дней на вершинах мало.

— Ты знаешь эту тропу?

— Она лежит вон там. — Индеец показал на горы, синевшие вдали. — Я знаю, где она начинается, но не знаю, куда ведет. Я старик. У меня больше нет сил идти по такой тропе, а когда я был молод, то боялся.

— Если мой отец пошел по ней, то и я должен пойти.

— Он умер там.

— Посмотрим. — И я снова подбросил дров в костер. — Грейся, старик. Вот дрова. А мне надо поспать. Утром я отправлюсь по той тропе, что ты мне показал.

— Я пойду с тобой.

— Нет. Я пойду один. Отдыхай здесь, старик. Мои кузены предоставили твоим людям место для жизни. Оставайся с ними, будь у них вождем.

— Я думаю, скоро индейцам не останется места на этой земле. Когда я гляжу на огонь, я думаю об этом.