Несколько раз они останавливались сменить лошадей. На одной из почтовых станций Грита сказала Манфреду:
— Я немного беспокоюсь.
Этот умный, проницательный человек, который много путешествовал и немало повидал, пристально глядя на нее, спросил:
— А в чем причина вашего беспокойства?
— Мои преследователи, наверное, понимают, что то, за чем они охотились в Сан-Франциско, теперь у меня с собой.
— Я уже думал об этом.
— Вам лучше не вмешиваться. Я не хочу, чтобы кто-то из-за меня пострадал.
— Поживем, увидим.
На той же станции к ним подсел новый пассажир, напоминавший клерка, высокий, рыжеватый, с густыми бровями, одетый в поношенный сюртук, сохранивший еще складки от долгого пребывания на полке. На вид ему было лет тридцать. При себе он имел саквояж. Не обращая ни на кого внимания, он проворно забрался в дилижанс.
Время от времени подсаживались и другие пассажиры, и Грита уже пожалела, что не поехала до Сакраменто пароходом.
Поздно вечером, когда они подъезжали к какому-то поселку, возчик объявил:
— В Сакраменто мы заночуем. Гостиница там вполне приличная, есть даже увеселения.
— А я думала, дилижансы следуют без остановок, — заметила Грита. — Хотя, по правде говоря, отдых мне не помешал бы.
— Никому из нас он не помешал бы. Да, обычно мы едем без остановок, но тут недавно случился паводок, дороги местами размыты, и я не отважусь ехать по ним в темноте: мне надо видеть, что у меня под ногами.
Грита огляделась вокруг. Хескет куда-то исчез, теперь рядом сидели грузный господин в коричневом сюртуке и рыжеватый пассажир, подсевший недавно.
Они приехали в Сакраменто. Именно из этого городка когда-то давным-давно пришло то письмо. Кто-то задолжал ее отцу деньги и вложил их в какое-то дело, может быть, даже в этом городишке.
За ужином рядом с нею сидел Манфред.
— Неприятности могут случиться на отрезке пути отсюда до Пласервиля или дальше, — заметил он. — Места начинаются неспокойные.
— Вы бывали в этих краях раньше?
Он указал на восток и тихо проговорил:
— Мои родители умерли там, неподалеку от того места, куда мы следуем.
— А мои так и не добрались до этих мест, — грустно произнесла Грита. — Их убили на Миссури, они даже не успели выехать.
Манфред удивленно и как-то странно посмотрел на нее.
— Надо же, я и понятия не имел… Я думал, вы француженка.
— Я американка, просто училась в Париже. — Она провела в воздухе рукой. — Сюда-то мы и ехали. Калифорния — заветная мечта.
— Моя тоже. Жаль, что мои родители так и не увидели ее.
Оставшись одна в своей комнате, Грита задумалась. Почему он так странно посмотрел на нее? Чему удивился? Неужели тому, что она американка? А может, здесь кроется что-то другое?
На рассвете, расчесывая волосы, Грита вдруг посмотрела на Мэри и спросила:
— У вас есть револьвер?
Мэри Такер удивленно подняла глаза.
— Да, мисс Редэвей. Я ношу его с собой.
— И вы умеете стрелять?
Мэри улыбнулась.
— Я выросла в Индиане. Жили мы бедно, и папа подрабатывал в городе. Братьев у меня нет, и если в доме появлялось мясо, то это благодаря мне. Я охотилась и добывала дичь до четырнадцати лет, пока холера не унесла моих родителей.
— Хорошо, что у вас есть револьвер, держите его под рукой, потому что у нас могут возникнуть в пути неприятности.
— Я так и сделаю. Вас и вправду кто-то выслеживает?
— Да. Им нужно что-то из моих вещей.
— А вы, похоже, уверены в себе, мэм. — Девушка-ирландка улыбнулась. — И так же, как и я, сможете постоять за себя.
Грита кивнула.
— Смогу, если потребуется. А как вы попали в театр, Мэри?
— Потеряв семью, я нанималась на разную работу в Питсбурге. В одном доме, где я служила горничной, был молодой человек, он буквально бредил театром и часто устраивал приемы для актеров. За девушками ухаживать он не любил, но со мной держался очень мило, и мы часто подолгу беседовали. Однажды я так удачно изобразила одну даму, что очень рассмешила его. Через несколько дней за ужином он сказал какому-то человеку: «Пригласите ее, она лучше всех подходит на эту роль». И меня взяли в труппу. Мне предложили роль бойкой, нахальной горничной, и моя игра им понравилась. Так я связала свою судьбу с театром. С тех пор прошло четыре года. Я не стала ни богатой, ни известной, но это все же лучше, чем скрести полы.
— А вы никогда не жалели, что покинули ферму?
— Жалела. Я надеюсь, что когда-нибудь мне удастся накопить денег и купить собственное ранчо. — Она взяла чемодан. — А вы, мисс? Что вы собираетесь делать?
— Пока не имею понятия. Вы когда-нибудь влюблялись, Мэри?
— Дважды. Наверное, это была любовь. Но оба раза я сумела вовремя остановиться и благодарю за это Господа. А вы, мисс?
— Нет. В жизни я встречала мужчин, настоящих джентльменов, но все они мне не нравились. Наверное, я сама не знаю, чего хочу.
— Так всегда бывает, пока не встретишь настоящего человека.
Грита вдруг прерывисто проговорила:
— Я куплю ранчо, Мэри, и буду разводить лошадей. Конечно, я люблю театр, только мои возможности не безграничны, и едва ли я достигну подлинных вершин.
— Зато как приятно видеть радость и слышать смех в зрительном зале.
— Да, это так. Но зритель существо непостоянное. Толпа переменчива. Так не раз говорил мне один старый актер, и я согласна с ним. Некоторые актрисы думают, что толпа любит их, но все это чепуха. Зритель любит роли, которые мы играем, нашу актерскую манеру, до нас самих ему нет дела. Сегодня ты, а завтра другая.
Утро выдалось холодное и сырое, в дилижанс садились молча. Грузный господин в коричневом сюртуке вертел головой; рыжеватый, напротив, ни на кого не смотрел, пряча взгляд.
Манфред забрался в карету последним и молча уселся рядом с девушками. На заднем сиденье расположились трое, одним из них был Хескет.
Щелкнул кнут, возчик издал невообразимый клич — дилижанс дернулся и помчался.
— Недавно прошел паводок, — проговорил кто-то из пассажиров, — дорогу кое-где размыло. Лучше бы поехать другим путем.
— Другим путем? — переспросил чей-то мрачный голос. — Это каким же?
— Да говорят, есть другие дороги, — сказал господин в коричневом сюртуке.
Ваггонер услышал стук копыт и понял, что к нему гости. Скатившись с койки, он выглянул в окно. Что-то двигалось по направлению к его хижине. Так и есть — всадник. Он натянул штаны, пристегнул подтяжки, прикрепил к поясу револьвер, лежавший на стуле у изголовья. Потом зажег сигару. Курил Ваггонер редко, но всегда держал сигары под рукой.
Стук копыт замедлился и стих. Слышался лишь монотонный грохот дробилен. Где-то ниже по улице открылась дверь, и до него донеслись отдаленные звуки веселой музыки. Еще через мгновение в дверь постучали. Ваггонер поднял засов.
