Кленси был уверен, что это Дарк, и старался уловить стук копыт его лошади; но он слышал только шаги чьих-то легких лап, бежавших быстро по земле. Вскоре эти шаги послышались возле его головы и вдруг что-то теплое прикоснулось к его щеке.
Это был язык его собственной собаки.
— Слава Богу! — воскликнул Чарльз Кленси при виде верного друга.
Но радость эта длилась не более минуты. Что могла собака сделать для него? Ничего. Правда, она воспрепятствует койотам растерзать его, ну, и что же? Все равно он должен погибнуть?
Пока он рассуждал таким образом, верное животное продолжало лизать ему лоб с легким визгом.
— Откуда могла придти собака? Они ведь увели ее. Я видел ее привязанной к одному из седел. Убежала она, что ли, и пришла по следу? Или кто-нибудь идет за ней. Юпитер, например?
Он не слышал приближения ни лошади, ни человека на равнине. Первое предположение было вероятнее. Собака вырвалась и убежала к нему по собственному побуждению. Она была одна.
Кленси, снова впадая в отчаяние, посмотрел на животное, продолжавшее ласкаться к нему.
— Добрый Бра-Фор, — сказал он, — честная собака, ты пришла, чтобы видеть мою кончину. Ты не можешь спасти меня. Однако мне утешительно видеть тебя, как друга в смертный час. Ты будешь защищать меня до конца, да! Ты будешь держать этих ужасных животных на почтительном расстоянии. Ах, недолго тебе придется быть часовым. Я чувствую себя слабее с каждой минутой. Добрый Бра-Фор, побудь около меня. Ты можешь уйти, когда все будет кончено. Я ее не увижу никогда, но тебя может кто-нибудь найти… И она вознаградит тебя за твою верность, я знаю. Подойди ко мне, ложись здесь.
Но Бра-Фор не ложился. Вдруг он перестал ласкать голову своего господина и остановился в наступательной позе. Но намерение его было совершенно другое: животное подчинилось собачьему инстинкту, как называют это люди, хотя собака, если бы могла говорить, сказала бы им, что это не инстинкт, а мысль.
Она начала рыть землю вокруг шеи Кленси.
Сердце ее хозяина снова забилось надеждой; это был шанс освободиться из ужасной тюрьмы, о котором он и не мечтал.
Воодушевленный этою надеждой, Кленси ободрял животное словами, которые она очень хорошо понимала.
— Продолжай, Бра-Фор! Продолжай, добрая собака!
Собака продолжала рыть, обильно отбрасывая землю назад, хотя эта земля и была крепко утоптана и тверда, однако Бра-Фор делал быстро яму вокруг шеи и плеч Кленси. Правое плечо было уже почти откопано. Стоило собаке снять еще немного земли, и рука его могла освободиться. После этого ему уже не составляло бы труда освободиться окончательно.
Он продолжал ободрять собаку словами и уже поверил, что скоро выйдет из ужасной могилы, как вдруг его слух уловил звуки, которые повергли его в отчаяние.
Это был топот лошади с всадником. Он не видел еще их, но, без сомнения, всадник подъезжал сзади.
Это не мог быть никто другой, кроме Ричарда Дарка, который, опомнившись от страха, возвращался, чтобы действовать совсем иначе.
Кленси был уверен, что приближается его конец, что наступили последние минуты, тогда, когда он был так близок к спасению! Еще каких-нибудь четверть часа, и Бра-Фор выпустил бы его на свободу.
Но теперь было поздно, очень поздно! Приходилось умирать.
Не было ли все-таки хоть какой-нибудь надежды на спасение? Он сделал отчаянное усилие выбраться, но тщетно; он находился словно в клещах, как будто его давил груз в несколько тонн. Выбора не было, он должен был покориться своей судьбе.
И какой судьбе? Ему придется видеть Ричарда Дарка перед собой, слышать его насмешки. Это будет повторением сцены, происходившей некогда под кипарисами.
Даже в этот страшный час, последний в своей жизни, Кленси вспомнил о своем унижении.
Но ему некогда было рассуждать об этом. Когда эта мысль мелькнула у него в уме, он услышал, что всадник подъезжает к нему. Темная тень перешла через его голову и удлинилась перед ним, так что он мог теперь видеть фигуру всадника.
Глаза Кленси находились слишком близко к земле, он не мог различить все очертания фигуры. В этом, впрочем, не было надобности, он не сомневался, что сзади стоит всадник в индейском костюме и с перьями.
Собака перестала рыть землю и выскочила навстречу всаднику.
Последний не встретил ее свирепой бранью, какой ожидал Кленси, да и животное не проявляло ни малейшей враждебности. Напротив, собака начала тихо визжать и ласкаться, распознав друга.
Кленси знал ненависть собаки к Дарку, который однажды хотел убить ее. Следовательно, это был не он.
Радость, глубокая, неописанная радость засветилась в глазах Кленси, когда он увидел Юпитера.
Глава XCIII. РАЗБОЙНИКИ В ОПАСНОСТИ
На отдаленной границе Техаса, которой не переступал еще цивилизованный человек, не возвещает авроры никакой петух, а тетерев приветствует восходящее солнце резким криком. Стая этих больших птиц, сидевшая в роще, по соседству с лагерем степных разбойников, с приближением дня взлетела на вершины деревьев. Самцы, как обыкновенно, весело прокричали свой громкий вызов, разбудивший грабителей и их вождя.
Борласс, не смотря на то, что в голове его еще бродили винные пары, почувствовал тревогу. Вскочив на ноги, он начал звать Фернанда, потом мулата. Громкий и строгий голос его раздавался между палатками.
Вдруг раздался единодушный крик: «Ушел!», сопровождаемый руганью. До сих пор это было предположение. Оба могли еще спать с похмелья, но вскоре все объяснилось.
Метис лежал в палатке мертвый, в лужах крови, наполовину еще жидкой, наполовину сгустившейся.
Мулата не было. Единственным следом его присутствия в палатке оставалось это окровавленное тело, лежавшее у них перед глазами.
— Где же мулат? — спросили разом несколько разбойников.
— Ушел, — отвечал один голос. — И взял с собой собаку, и, вероятно, какую-нибудь из лошадей.
Разбойники бросились к загородке, где стояли лошади. Она оказалась пустой, в ней не было ни одной лошади, не было даже мула, на котором ехал мулат, когда его захватили. Но тут не было ничего удивительного — ворота стояли открытыми.
Вероятно, они были где-нибудь недалеко. Вскоре беспокойство рассеялось: лошади преспокойно паслись на небольшой лужайке на берегу реки.
Все были налицо, даже мул, кроме одной лошади, принадлежавшей тому человеку, которого разбойники оставили на поживу волкам и коршунам. Это была великолепная боевая лошадь, понравившаяся начальнику шайки, который и присвоил ее себе. Но потеря лошади ничего не значила в сравнении с потерей пленника. Со свойственным ему чутьем, Борласс тотчас же догадался об опасности, грозившей ему и его шайке. Мулат был свидетелем их превращения из индейцев в белых.
