Ознакомительная версия.
Мы пришпорили скакунов и помчались на запад под свист и жужжание вражеских пуль и стрел. Позади нас скакало не менее двадцати шошонов-снейков на своих малорослых лошадках. Одна крупная лошадь несла на себе человека не их племени. Его чумазая толстая физиономия малость отличалась от орлиных черт индейских всадников. Греббер никуда не пропадал! Крук, по всей видимости, спозаранку послал его осмотреть округу, а мы с Боевым Оперением были, похоже, единственными, кто тут околачивался.
Две-три мили мы продолжали нестись на запад. В этой бешеной скачке шошоны стреляли не очень точно. Зато я смог вышибить из седел двух преследователей. Вапа Хакиту не стрелял из лука и правильно делал. Это было бы пустой тратой и времени, и добрых боевых стрел.
Покрыв еще несколько миль, я начал надеяться на удачный исход, ибо наши лошади не проявили никаких признаков усталости. Старый Маркиз мчал своего хозяина к спасительному военному лагерю, казалось, с той же скоростью, с какой он возил его в молодые годы. Плохо было то, что мы, не сумев вырваться на знакомую дорогу, скакали по совершенно неизведанному пути, И когда перед нами выросла каменная гряда, по бокам которой тянулись две тропы, у нас разбежались глаза. На удачу мы выбрали ту, что была справа, и как, оказалось, совершили непоправимую ошибку, приведшую к тяжким последствиям. Уже через полмили я начал жалеть о принятом выборе. Невысокая горная гряда, а с ней и тропа, делала крутой изгиб к востоку, к долине Роузбад-Ривер. Вместо того чтобы приблизиться к военному лагерю, мы с каждой минутой удалялись от него!
Выскочив в долину, мы переправились через реку и поскакали к цепи холмов, высившихся к востоку от нее. И тут мой скакун стал сдавать на глазах. Он замедлил шаг, его покрытые испариной бока тяжело вздымались. Напрасно я хлестал его плеткой и давал шенкеля. Он выдыхался, его тонкие ноги дрожали от усталости. Вапа Хакиту сдерживал своего длиннохвостого вороного, чтобы подбадривать нас. И Маркиз какое-то время, из желания не ударить в грязь мордой перед молодым и крепким конем, еще напрягался. Но развязка наступила. До ближайшего холма оставалось ярдов пятьсот, когда загнанный Маркиз остановился и, тяжело поводя боками, тряхнул своей старой головой. Все! Это был конец его лошадиной тропы. Его ноги уже не дрожали, а подгибались как у новорожденного жеребенка. Я соскочил с него, и в ту же секунду, сделав неуверенный шаг, он рухнул на землю. Я смотрел на него, и мои глаза наполнялись влагой. Вместе с гибелью коня, я это чувствовал, заканчивалась лучшая пора жизни в прериях Ниго Хайеза, Шайеласки.
Я взглянул на приближающихся шошонов, и сердце переполнил гнев. Мой «спенсер» стал посылать в них пулю за пулей, он перегрелся в моих руках. Трое шошонов вылетели из седел, а остальные вместе с Гроардом приостановились.
— Шайеласка! — крикнул Боевое Оперенье. — Давай ко мне!
Зарядив «спенсер» и поправив на поясе нож с томагавком, я с разбегу прыгнул на спину скакуна Вапы Хакиту. Мы поскакали дальше, но двойная ноша была не по плечу арикарскому коню. Он едва перебирал ногами, и слава Всевышнему, что свинцовый посланец шошонов настиг его уже возле подножия холма. Его паденье разбросало нас с другом в разные стороны. Увидев это, преследователи радостно завопили.
Мы поднялись с земли и бросились бежать к низкорослому подлеску, росшему на склоне холма. От самого низа вверх тянулась звериная тропка, и мы помчались по ней. На середине подъема я услышал внизу треск сучьев и индейские проклятья и ухмыльнулся. Теперь шошоны были вынуждены бежать за нами на своих коротких кривых ногах из-за густой поросли подлеска!
Почти сразу, после того как мои длинные ноги стали отсчитывать первые ярды, я вспомнил свой великий бег от разведчиков пауни одиннадцатилетней давности. По сравнению с ним тут были различия. Тогда я бежал один, сейчас — с товарищем по несчастью. Тогда с меня сняли обувь, сейчас на моих ногах были добротные мокасины из хорошей оленьей кожи. И, наконец, тогда меня лишили оружия, теперь же мне его хватало.
Я понимал, что эта гонка будет длинной и изматывающей, если шошоны настроились на долгое преследование. А все говорило именно об этом. И улюлюканье индейцев, и их угрозы, и предостережение Гроарда, который узнал меня, что нам в любом случае крышка.
До верхушки холма я добежал сравнительно легко и посчитал нужным здесь на некоторое время задержаться.
— Бежим, Шайеласка, — выдохнул Боевое Оперенье.
— Я знаю что делаю, Вапа, — успокоил я его.
Ждать пришлось недолго. Я рассчитывал, что черномазый бежит среди лидеров, и не ошибся. Прежде чем он понял, что его поджидают, я прицелился и спустил курок. Пуля вонзилась Гроарду где-то возле правой ключицы, его отшвырнуло назад под ноги шошонов. Увидев свалку, я огласил округу жизнерадостным индейским воплем и возобновил движение.
Около получаса я бежал за Боевым Опереньем след в след. Дыхание оставалось ровным, в ногах не ощущалось усталости. Сказалось мое вольное существование на просторах прерий. Солнечные лучи едва проникали сквозь густую листву высоких деревьев, и в лесной прохладе тело потело лишь слегка. Но прошло еще столько же времени, и я начал потихоньку сдавать, все больше и больше отставая от молодого товарища. Все-таки, я был уже не тем юнцом, что раньше, мне было далеко за тридцать. Вапа Хакиту иной раз оглядывался, и я мог видеть озабоченность на его лице.
— Не сдавайся, Шайеласка! — подбадривал он меня.
В какой-то момент я попытался прибавить, сконцентрировав все внимание на том, чтобы ступни ложились в удобные места. Это помогло. Я снова стал дышать в спину Вапы Хакиту.
По временам я оглядывался назад. Шошоны отстали, но было видно, что они готовы гнаться за нами сколько угодно. Они выросли в горах и были экспертами в беге по пересеченной местности, хотя и не столь быстрыми. Видно, они рассчитывали на выдержку.
Вскоре я вновь стал отставать от Боевого Оперенья. Я устал настолько, что уже перестал стрелять из карабина. Дыхание вырывалось из горла с хрипом, ноги, казалось, налились свинцом. Вместо того чтобы ставить их на носки, я устало шлепал по земле всеми ступнями. Отставание от хункпатилы составило двадцать ярдов, потом тридцать, сорок и, наконец, пятьдесят. Клочья пены срывались с перекошенного рта. ручьи пота змеились по всему изможденному телу. Мой затуманенный взгляд вновь и вновь с завистью падал на мощные ноги товарища. Когда я отстал от него на семьдесят ярдов, он вернулся и, взяв меня за руку, побежал рядом. Проклятые годы! Это они были всему виной!
— Шайеласка, выброси карабин! — вдруг сказал Вапа Хакиту.
Ознакомительная версия.
