Александр Дюма
ИЗАБЕЛЛА БАВАРСКАЯ
Одно из завидных преимуществ историка, этого властелина минувших эпох, состоит в том, что, обозревая свои владения, ему достаточно коснуться пером древних развалин и истлевших трупов — и вот уже перед глазами возникают дворцы и воскресают усопшие: словно подчиняясь гласу Божьему, по его воле скелеты снова обретают живую плоть и облекаются в нарядные одежды; на необозримых просторах человеческой истории, насчитывающей три тысячелетия, ему достаточно по собственной прихоти наметить своих избранников, назвать их по именам — и те тотчас поднимают могильные плиты, сбрасывают саваны, откликаясь, как Лазарь на призыв Христа: «Я здесь, Господи, чего хочешь Ты от меня?»
Разумеется, надо обладать твердой поступью, чтобы не страшась спуститься в глубины истории; повелительным голосом — чтобы вопрошать тени прошлого; уверенной рукой — чтобы записать то, о чем они повествуют. Ибо умершие хранят порою страшные тайны, которые могильщик зарыл вместе с ними. Волосы Данте поседели, когда он слушал рассказ графа Уголино, и взгляд его стал так мрачен, щеки покрылись такой мертвенной бледностью, что, когда Вергилий вновь вывел его из ада на землю, флорентийские женщины, догадавшись, откуда возвращается сей странный путник, говорили своим детям, указывая на него пальцем: «Поглядите на этого мрачного, скорбящего человека — он спускался в преисподнюю».
Если оставить в стороне гений Данте и Вергилия, мы вполне сможем сравнить себя с ними, ибо ворота, что ведут в усыпальницу аббатства Сен-Дени и вот-вот распахнутся перед нами, во многом подобны вратам ада: и на них могла быть та же надпись. Так что, будь у нас в руках факел Данте, а проводником нашим — Вергилий, нам недолго пришлось бы бродить среди гробниц трех царствующих родов, погребенных в склепах старинного аббатства, чтобы найти могилу убийцы, чье преступление было бы столь же отвратительно, сколь преступление архиепископа Руджиери, или могилу жертвы, чья судьба так же плачевна, как судьба узника Пизанской башни.
Есть на этом обширном кладбище, в нише слева, скромная гробница, возле которой я всегда в задумчивости склоняю голову. На ее черном мраморе высечены два изваяния — мужчины и женщины. Вот уже четыре столетия они покоятся здесь, молитвенно сложив руки: мужчина вопрошает Всевышнего, чем он Его разгневал, а женщина молит прощения за свою измену. Изваяния эти — статуи безумца и его неверной супруги; целых два десятилетия умопомешательство одного и любовные страсти другой служили во Франции причиной кровавых раздоров, и не случайно на соединившем их смертном ложе вслед за словами: «Здесь покоятся король Карл VI Благословенный и королева Изабелла Баварская, его супруга» — та же рука начертала: «Помолитесь за них».
Здесь, в Сен-Дени, мы и начнем листать темную летопись этого удивительного царствования, которое, по словам поэта, «прошло под знаком двух загадочных призраков — старика и пастушки» и оставило в наследство потомкам лишь карточную игру — этот насмешливый и горький символ неустойчивости империй и незавидности удела человеческого.
В этой книге читатель найдет не много светлых, радостных страниц, зато слишком многие будут нести на себе красные следы крови и черные — смерти. Ибо Богу угодно было, чтобы все на свете окрашивалось в эти цвета, так что он даже превратил их в символ человеческой жизни, сделав ее девизом слова: «Невинность, страсти и смерть».
А теперь откроем нашу книгу, как Бог открывает книгу жизни, на светлых ее страницах: страницы кроваво-красные и черные ожидают нас впереди.
20 августа 1389 года, в воскресенье, к дороге из Сен-Дени в Париж с самого раннего утра стали стекаться толпы людей. В этот день принцесса Изабелла, дочь герцога Этьена Баварского и жена короля Карла VI, впервые в звании королевы Франции совершала торжественный въезд в столицу королевства.
В оправдание всеобщего любопытства надо сказать, что об этой принцессе рассказывали вещи необыкновенные: говорили, что уже при первом своем свидании с нею — было это в пятницу 15 июля 1385 года — король в нее страстно влюбился и с большой неохотой согласился со своим дядей, герцогом Бургундским, отложить приготовления к свадьбе до понедельника.
Впрочем, на этот брачный союз в королевстве смотрели с великой надеждой; известно было, что, умирая, король Карл V изъявил желание, чтобы сын его заключил брак с баварской принцессой, дабы тем самым сравняться с английским королем Ричардом, женившимся на сестре германского короля. Вспыхнувшая страсть юного принца как нельзя более отвечала последней воле его отца; к тому же придворные матроны, осматривавшие невесту, удостоверили, что она способна дать короне наследника, и рождение сына спустя год после свадьбы лишь подтвердило их многоопытность. Не обошлось, разумеется, и без зловещих прорицателей, каковые находятся в начале всякого царствования: они пророчили недоброе, поскольку пятница — день для сватовства неподходящий. Однако ничто пока еще не подтверждало их предсказаний, и голоса этих людей, осмелься они заговорить вслух, потонули бы в радостных криках, которые в день, с коего мы начинаем наш рассказ, невольно рвались из тысяч уст.
Поскольку главные действующие лица этой исторической хроники — по праву рождения или по своему положению при дворе — находились рядом с королевой или следовали в ее свите, мы, с позволения читателя, двинемся сейчас вместе с торжественным кортежем, уже готовым тронуться в путь и ожидающим только герцога Людовика Туренского, брата короля, которого заботы о своем туалете, как говорили одни, или ночь любви, как утверждали другие, задержали уже на целых полчаса. Такой способ знакомства с людьми и событиями хоть и не нов, зато весьма удобен; к тому же в картине, которую мы попытаемся набросать, опираясь на старые хроники[1], иные штрихи, быть может, будут не лишены интереса и своеобразия.
Мы уже сказали, что в это воскресенье здесь, на дороге из Сен-Дени в Париж, народу собралось такое множество, будто все явились сюда по приказу. Дорога была буквально усеяна людьми, они стояли, тесно прижавшись друг к другу, слившись в единую массу человеческих тел, настолько плотную, что малейший толчок, испытываемый какой-либо ее частью, мгновенно передавался всем остальным, и она начинала колыхаться, подобно тому, как колышется зреющая нива при легком дуновении ветерка.
В одиннадцать часов раздавшиеся впереди громкие крики и пробежавший по толпе трепет возвестили наконец истомленным ожиданием людям, что сейчас должно произойти нечто важное. И действительно, вскоре показался отряд сержантов, палками разгоняющих толпу, а за ним следовали королева Иоанна и ее дочь, герцогиня Орлеанская, для которых сержанты и расчищали путь среди этого людского моря. Чтобы волны его не сомкнулись позади высоких особ, за ними двумя рядами двигалась конная стража — тысяча двести всадников из числа самых знатных парижских горожан. Всадники, составлявшие этот почетный эскорт, были одеты в длинные камзолы зеленого и алого шелка, головы их были покрыты шапками, ленты которых спадали на плечи или развевались на ветру, когда его легкий порыв освежал вдруг знойный воздух, смешанный с песком и пылью, поднимаемой копытами лошадей и ногами идущих пешком. Народ, оттесненный стражей, растянулся по обеим сторонам дороги, так что освободившаяся ее часть представляла собою как бы канал, окаймленный двумя рядами горожан, и по этому каналу королевский кортеж мог двигаться почти без помех, во всяком случае, куда легче, чем это можно было предположить.
