Кристиан Жак - Пылающий меч

1790-й заключенный рухнул в грязь. Лежа лицом в болотной жиже, Голенастый чувствовал, что больше ему не подняться. Не один год провел он в заточении в крепости Шарухен, и сил жить дальше у него не было.

Крепость Шарухен в Палестине стала надежным оплотом гиксосов, которые почти сто лет назад завладели Египтом, провозгласив столицей своего царства город Аварис, расположенный в Дельте. Владыка гиксосов, верховный правитель Апопи, с помощью могучего воинства и бесчисленных доносчиков держал в страхе всех египтян от мала до велика. Ему сообщали о любом неосторожном слове, и провинившийся немедленно отправлялся в тюрьму. Когда начальник тайной службы Хамуди предложил отправлять неблагонадежных на каторжные работы в гнилые болота возле крепости Шарухен, Апопи оценил по достоинству предложение своего верного помощника. Где еще найдешь такой скверный климат — зимой дуют ледяные ветры, летом солнце палит нестерпимым зноем? Да вдобавок воздух гудит от туч комаров и слепней.

— Вставай, — молил упавшего заключенный 2501, тридцатилетний писец, превратившийся после трех месяцев заточения в живой скелет.

— Не могу… Оставь меня умирать.

— Если тебя оставить, ты и вправду умрешь, Голенастый, но тогда не видать тебе больше твоих коров.

Голенастый хотел смерти, но повидать крутобоких коровок он хотел еще больше. Никто так, как он, не умел любовно ходить за ними.

Подобно многим другим египтянам он поверил обещаниям гиксосов. «Идите и пасите свою тощую скотину на заливных лугах Севера, — призывали они. — Как только она откормится, вы опять вернетесь в родные селенья».

На деле вышло иначе. Гиксосы отобрали у пришедших на север земледельцев их стада, а хозяев, попытавшихся сопротивляться, уничтожили на месте. Остальных отправили в зловонные болота Шарухена.

Никогда Голенастый не простит гиксосам разлуки с пестрыми своими красавицами. Он смирился со многим: с непосильным подневольным трудом, с мучительными переходами по болотной грязи, с нищетой и голодом, но не смирился с потерей.

Заключенный 1790 поднатужился и поднялся на ноги.

Как и его товарищи по несчастью, он претерпел в свой час невыносимую боль, — на глазах у других заключенных, обязанных смотреть на пытку, к его руке приложили раскаленное клеймо с номером. Того, кто отводил взгляд, убивали на месте.

Голенастый до сих пор чувствовал пронизывающую боль от раскаленного железа. Чем громче кричал страдалец, тем дольше не отнимали клейма. Многие умирали потом от заражения крови. В болотах Шарухена не сыскать было ни лекарей, ни целителей. Помощи ждать было неоткуда. Жилистый, привыкший довольствоваться малым, пастух выжил. Умирали те, кто привык к достатку и ел досыта.

— Держи, подкрепись немного, — заключенный 2501 протянул ему кусочек черствой лепешки.

Голенастый не отказался от роскошного дара, протянутого ему дружеской рукой. Заключенный 2501 попал в Шарухен за хранение папируса с гимном, прославлявшим царя Сенусерта. По доносу соседа приспешники Апопи сочли писца опасным заговорщиком и тут же отправили на каторгу. Властитель гиксосов, объявивший себя фараоном, не терпел ни малейшего напоминания о могущественных и славных царях Египта.

К узникам приблизилась маленькая девочка:

— Не найдется ли у вас немного хлеба? Так есть хочется!

Голенастому стало стыдно: он в одно мгновение расправился с доставшимся ему куском лепешки.

— А разве стражники не дали тебе положенную порцию?

— Забыли.

— А почему мама им не напомнила?

— Мама умерла этой ночью.

Понурив голову, девочка пошла туда, где лежала умершая мать. Никто ничем не мог ей помочь. Если бы кто-то и взял на себя заботы о сироте, бедняжку тут же лишили бы покровителя и отправили в крепость, отдав на потребу наемным ратникам.

— Новых заключенных привели, — сообщил писец.

Тяжелая деревянная дверь, ведущая на тюремный двор, со скрипом отворилась.

Огромная женщина со здоровенной палкой в мускулистых руках подгоняла ударами стариков, едва-едва передвигавших ноги.

Получив удар по голове, один из них упал с раскроенным черепом, остальные невольно быстрее засеменили ногами, надеясь избежать палки. Но разве палачи-гиксосы кого-нибудь пощадят?

И вот новенькие стоят на тюремном дворе. Добрались сюда только самые крепкие и теперь, втянув голову в плечи, не веря, что остались в живых, оглядываются вокруг, ожидая новых пыток. Но мучители пока не трогают их, довольствуясь глумливым хохотом.

— Милости просим в Шарухен, — прокричала госпожа Аберия. — Уж здесь-то вас научат слушаться. — Она тоже огляделась и с еще большей злобой заорала: — Развели свинарник! Ну-ка, те, что еще шевелятся, за работу! Убрать покойников!

В устах женщины-гиксоски упоминание о свинарнике звучало особенно оскорбительно, ведь, как известно, гиксосы в рот не брали свинины. Голенастый и писец поспешили выполнить приказание — госпожа Аберия любила, когда узники выказывали рвение. Нерадивость при выполнении распоряжений каралась пытками.

Они принялись голыми руками разгребать песок, готовя яму, и, не заботясь уже ни о каких ритуалах, засыпали им мертвецов. Голенастый про себя мысленно молился богине Хатхор, самой прекрасной из коров, какие только существуют на свете, той, что принимает в свое лоно души праведных.

— Завтра новолуние, — произнесла Аберия с жестокой улыбкой, обернувшись с тюремного порога, и исчезла за тяжелой дверью.

Один из новичков, добравшихся до Шарухена, приблизился к Голенастому.

— Можно поговорить с тобой?

— Теперь, когда она за воротами, можно.

— Какое дело демонице до луны?

— Каждый раз в новолуние она выбирает узника и медленно его душит на глазах у всех остальных.

Сгорбившись, старик уселся между заключенными 1790 и 2501.

— Что это за числа у вас на руках?

— Клейма каторжников, — объяснил писец. — Завтра и у тебя с товарищами они появятся.

— Что ж, выходит, они отправили на каторгу больше двух тысяч человек?

— Много больше, — вздохнул Голенастый. — Страшно подумать, сколько несчастных умерли по дороге, скончались от пыток…

Старик сжал кулаки.

— Главное — не терять надежды, — внезапно с неожиданной силой произнес он.