Дадли Поуп
ЛЕЙТЕНАНТ РЭЙМИДЖ
Рэймидж чувствовал сильное головокружение и пытался сконцентрироваться на мыслях, мелькавших в его сознании. Ощущение было такое, что ему снится ночной кошмар, и скоро он проснется в безопасности в своей каюте, но на мгновение душа его как будто отделилась от тела и свободно парила, словно облачко дыма, влекомое ветром. Все наполнял грохот, напоминающий бесконечные раскаты грома, и он вопреки собственной воле начал приходить в себя, медля открывать глаза и выскальзывать из блаженных сумерек забытья в резкий слепящий свет сознания.
К тому же что-то беспокоило его, словно он проспал и опаздывает заступить на вахту. Беспокойство сменилось мрачным предчувствием, когда он постепенно осознал, что раскаты грома — это артиллерийская канонада: вражеские залпы, перемежающиеся время от времени глухим, хриплым кашлем выстрелов двенадцатифунтовых орудий его корабля, за которыми следовало так хорошо знакомое «крр-крр-крр» колес по деревянному настилу, когда станок отпрыгивал из-за отдачи назад, и останавливался, достигнув предельной длины брюков, звеневших при этом от натяжения.
Потом, когда к нему вернулись чувства, резкий запах пороха снова ударил ему в ноздри, он услышал голос:
— Мистер Рэймидж, сэр! Мистер Рэймидж, сэр!
Звали его, но звуки доносились как будто издалека, напомнив ему детские годы, когда он загуливался больше положенного по лесам и полям, и кто-нибудь из слуг кликал его к обеду. «Мастер Николас! — раздавался крик, — возвращайтесь немедля, иначе его светлость ужасно рассердится». Однако на самом деле отец никогда не сердился.
— Мистер Рэймидж! Мистер Рэймидж, очнитесь, сэр!
Нет, это не голос слуги — не слышно корнуэлльской картавинки. К нему обращался мальчик — почти до истерики напуганный мальчишка с заметным лондонским акцентом.
— Мистер Рэймидж, сэр! Очнитесь ради всего святого!
Теперь к нему присоединился мужчина, и они начали трясти его. Боже, как болит голова: такое ощущение, что его огрели дубиной. Ужасный рык и скрежет, прервавший их, означал, что рядом еще одна двенацатифунтовка выстрелила и покатилась назад после отдачи.
Рэймидж открыл глаза. Тела своего он еще не чувствовал, и был удивлен, обнаружив, что лежит, уткнувшись лицом в палубу. Доски настила выглядели крайне необычно. Он подметил, как будто видел это в первый раз, что постоянное скобление палубы плитами песчаника приводит к образованию маленьких продольных канавок, которые оставляют в мягком дереве твердые крупинки песчаника. А еще кто-то должен вытереть кровь.
Кровь пятнами растекалась по выскобленным доскам. То, что мысли облекаются в слова, повергло его в состояние шока, так как он понял, что сознание вернулось к нему. Но у него сохранялось странное чувство самоотстраненности, как если бы он смотрел с высоты грот-мачты на свое лежащее лицом вниз между двух пушек тело с раскинутыми руками и ногами, напоминавшее выброшенную за ненадобностью тряпичную куклу.
Они трясли его изо всех сил, потом перевернули на спину.
— Ну же, сэр… ну же, мистер Рэймидж, очнитесь!
Рэймидж неохотно открыл глаза, но головокружение было столь сильным, что некоторое время он не мог различить их лиц, и даже потом они казались отдаленными, как если смотреть в подзорную трубу не с того конца. Наконец, усилием воли он сумел более или менее сфокусировать взгляд на лице юнги.
— Что?
Господи, неужели это его голос — хриплое карканье, похожее на звук, который издает плита песчаника, которою тянут по сухой палубе.
— Ну, в чем дело?
Усилие, понадобившееся для того, чтобы заговорить, рывком вернуло Рэймиджу память. Глупый вопрос: дело в том, что на исходе солнечного сентябрьского денька в 1796 году от рождества господа нашего Иисуса Христа семидесятичетырехпушечный французский линейный корабль «Баррас» заманил в ловушку двадцативосьмипушечный фрегат его королевского величества «Сибилла»…
— Бог мой, сэр, это ужасно, — забормотал юнец. — Они все убиты, сэр, а в капитана попали прямо…
— Короче, парень: кто тебя прислал?
— Боцман, сэр. Сказал, чтобы я передал вам, что вы теперь капитан, сэр — все остальные убиты. А помощник плотника сказал, что в трюме четыре фута воды, и помпы разбиты. Сэр, не могли бы вы подняться на палубу? Я помогу вам, — умоляюще добавил он.
Настойчивость и испуг, сквозящие в голосе юнги, и фраза «вы теперь капитан, сэр» помогли мыслям Рэймиджа проясниться (в голове его началась пульсация в ритм с ударами сердца), но смысл их был пугающим. Любой младший лейтенант мечтает командовать фрегатом во время сражения, но этот ужасный грохот, раздававшийся в нескольких сотнях ярдов от них, как если бы мифический гигант метал в корпус фрегата молнии, круша без разбора дерево и людей, означал, что французский линейный корабль производит бортовой залп, а это три с половиной десятка тяжелых орудий. Отрывистый кашель и рев, раздавшиеся вблизи, принадлежали тому, что осталось от жалкой бортовой батареи фрегата, состоявшей из четырнадцати легких пушек.
Да уж, такое не очень вписывается в мечты младшего лейтенанта о славе, как и то, что командование возлагается на него в тот момент, когда в результате удара по голове большая часть его мозгов оказалась весьма далеко, и не спешит возвращаться.
— Пойдемте, сэр, я помогу вам подняться.
Рэймидж снова открыл глаза, и, узнав лицо одного из матросов — это был его земляк-корнуэллец, по имени Хиггинс, или Бриггинс, или как-то в этом роде, понял, что снова провалился на некоторое время в беспамятство, а может это жажда лишила его мышцы сил и затуманила рассудок.
Так Хиггинс или Бриггинс? Впрочем, неважно. Рэймидж почувствовал запах пота, резкий, но не идущий в сравнение с обжигающим ноздри пороховым дымом. Когда они подняли его, Рэймидж вынужден был закрыть глаза, чтобы остановить головокружение и слышал, как Хиггинс, он же Бриггинс, обрушился на другого моряка: «Заведи его чертову руку себе за шею, а не то он упадет. Теперь хватай за запястье. Вот так. А теперь повели его, проклятый ирлашка!»
Ноги Рэймиджа заплетались, но корнуэллец с одной стороны и ирландец с другой продолжали споро его тащить: вероятно, у них имелся богатый опыт по части доставки своих перебравших товарищей из таверны.
Перед ними, проскальзывая сквозь облачка дыма, витающие между палубами и образующие, повинуясь порывам ветра, проникающего через пушечные порты, причудливые завитки, приплясывал мальчишка, в котором Рэймидж наконец узнал вестового первого лейтенанта. Покойного первого лейтенанта, поправил он сам себя.
