Понсон дю Террайль
Прекрасная садовница
(Полные похождения Рокамболя-17)
Прошло около двух лет со времени отъезда Рокамболя в Индию.
Ванда и Мармузэ почти не расставались все это время.
Милон также жил при них.
Все трое ждали возвращения господина, который был постоянным предметом их разговора.
Иногда Милон печально качал головой и говорил при этом:
— О! Он, наверное, умер.
— Это немыслимо! Я уверена, что он не умер, — возражала Ванда. — И знаете, почему я так твердо убеждена в этом?
— Почему? — спросил Милон.
— Я очень нервна и вследствие этого очень впечатлительна и через это-то обладаю в некоторой степени даром ясновидения. Близкие мне люди часто являются ко мне во сне, хотя бы они были от меня на расстоянии тысяч верст.
— Так вы видели во сне Рокамболя?
— Десять раз со времени его отъезда.
Видя, что Милон покачал головой, Ванда добавила:
— Я готова побиться об заклад, что если бы кто-нибудь усыпил меня, то я бы могла рассказать, скоро ли он вернется и что с ним делается.
Милон снова покачал недоверчиво головой.
Но Мармузэ тотчас же решился исполнить ее желание и сейчас же пошел в Рыбацкое предместье, № 49, где жил в то время некто Гунт — американец по происхождению, прославившийся в Париже как опытный и искусный доктор-магнетизер.
Не более как через час после этого Мармузэ ввел уже этого магнетизера в будуар Ванды.
Ванда тотчас же села в кресло, а американец устремил на нее свой взор. Милон и Мармузэ ждали с некоторым страхом результатов этого странного опыта.
Вдруг глаза Ванды закрылись и голова склонилась на плечо.
Она громко вздохнула и заснула.
В этом сне она сообщила, что Рокамболь жив и что он находится в Индии.
Затем американец простился и ушел.
— Друг мой, — сказала Ванда, обращаясь к Мармузэ, — не забудьте, что завтра срок для вскрытия конверта с распоряжениями нашего господина, которые он оставил нам при своем отъезде.
— Помню, — ответил ей Мармузэ, — и буду завтра здесь ровно в восемь часов.
Сказав это, он тоже вышел вслед за магнетизером.
Когда Мармузэ вышел на улицу, то он не успел сделать еще и нескольких шагов, как его кто-то ударил слегка по плечу.
Он обернулся и увидел перед собой Монжерона.
Монжерон, встретившись с Мармузэ, начал свой разговор с того, что он бросил все поиски маркиза де Моревера и сделал это по просьбе троюродного брата Моревера, и затем рассказал ему, что он теперь страшно влюблен в особу, которую он даже не знает.
— Хотите ее видеть? — добавил он.
— Конечно, хочу, — ответил Мармузэ.
— Так войдите в оркестр оперы с левой стороны и посмотрите направо на авансцену. Вы там увидите ее с мужчиной лет сорока пяти, смуглым, как креол… Это ее муж.
— Кто же он?
— Испанец.
— А она?
— Она — это неизвестно… У нее божественные золотисто-белокурые волосы и очаровательные блестящие глаза. Они всего два месяца в Париже, и никто наверное не знает, кто они и откуда.
Мармузэ вошел в театр, а Монжерон решил ждать его у входа.
Так как у Мармузэ была абонирована ложа, то он беспрепятственно прошел в оркестр. Занавес только что поднялся, и начался известный акт «Пророка», но Мармузэ не смотрел ни на сцену, ни на залу.
Глаза его были прикованы к авансцене, где сидел идол Монжерона.
Она была действительно так поразительно хороша, что Мармузэ остановился как вкопанный. В оркестре шел разговор о ней.
Мармузэ долго не спускал с нее глаз и стал прислушиваться к тому, что говорилось.
Мармузэ вскоре перешел во второй ряд кресел. Впереди него сидели двое мужчин и разговаривали между собою по-английски.
В Париже вообще мало кто знает английский язык настолько, чтобы понимать схваченный на лету беглый разговор.
Но Мармузэ, знавший вполне основательно этот язык, не пропустил ни одного слова из разговора двух молодых людей.
Один из них, судя по его словам, был, подобно Монжерону, страстно влюблен в эту очаровательную незнакомку, а другой — барон, как называл его товарищ, относился к ней презрительно и насмешливо, говорил, что уже давно знает, кто она.
— Вообще, — говорил барон, — я не хочу подвергать тебя неприятным приключениям. Но я готов сделать для тебя все, что от меня зависит.
— А!
— Ты действительно влюблен в эту женщину?
— До безумия…
— Сейчас окончится последний акт.
— Да.
— Мы выйдем вместе и, пока она не выйдет из театра, будем прогуливаться по театральному подъезду.
— Значит, она тебя увидит?
— Да.
— Ну?
— Ну, дорогой мой, затем тебе останется только искать встречи с ней где-нибудь в Булонском лесу, в театре или в какой-нибудь гостиной, подойти к ней и сказать: «Сударыня, я друг барона Генриха де С. и люблю вас».
— И ты думаешь, что я буду хорошо принят?
— Может быть, — ответил лаконично барон с насмешливой улыбкой, которую не заметил его собеседник, но которая не ускользнула от Мармузэ.
Этот разговор еще больше возбудил его любопытство, он вышел из партера прежде двух молодых людей и раньше их был на театральном подъезде.
Тут ему пришлось ждать очень недолго.
Спустя несколько минут барон Генрих де С. стоял уже со своим приятелем внизу главной лестницы.
Через три минуты после этого на лестнице показался и испанец дон Мамон Фигуэра-и-Мендез, ведя под руку свою белокурую очаровательницу.
Мармузэ наблюдал.
Золотокудрая красавица вдруг очутилась лицом к лицу с бароном Генрихом де С.
Она внезапно побледнела, чуть не вскрикнула и, проходя, бросила на барона взгляд, исполненный глубокой ненависти.
Мармузэ видел все это.
Через четверть часа после этого он сидел вместе с Монжероном в одном из отдельных кабинетов Английского кафе, куда он отправился по просьбе влюбленного Монжерона.
Минут через пять после того, как они заняли отдельный кабинет, к ним вошел лакей и подал на подносе письмо Монжерону, говоря:
— Здесь сейчас был какой то человек и спрашивал вас, а когда ему сказали, что вы здесь, то он просил передать вам тотчас же вот это письмо.
Монжерон побледнел.
Мармузэ знаком приказал лакею выйти из комнаты.
— Распечатайте, пожалуйста, — сказал Монжерон в сильном смущении.
Мармузэ улыбнулся и распечатал письмо, заключавшее в себе только две строчки, написанные тонким женским почерком.
— Подписи нет, — сказал он.
— Прочитайте, — попросил опять Монжерон с лихорадочным трепетом.
Мармузэ прочел вполголоса: «Если господин виконт де Монжерон — все тот же отважный искатель приключений, каким его знал целый Париж, то пусть он будет в два часа пополуночи за площадью Магдалины и подойдет к маленькому купе, запряженному парою вороных лошадей».
