ФЛЭШМЕН
Из "Записок Флэшмена", 1839–1842 гг
Обработка и издание Джорджа Макдональда Фрейзера
ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА
Огромный массив рукописных документов, известных как «Записки Флэшмена», был обнаружен во время распродажи домашней обстановки в городе Эшби, Лестершир, в 1965 г. Впоследствии бумаги были переданы мистеру Пэджету Моррисону, проживающему в Южной Африке, в городе Дурбан, и являющемуся ближайшим среди всех известных на данный момент родственников их автора.
С точки зрения литературоведения, «Записки» позволили неопровержимо установить факт, что Флэшмен — задира и хулиган из книги Томаса Хьюза «Школьные годы Тома Брауна» — и носивший то же имя прославленный военный деятель викторианской эпохи — одно лицо. «Записки» являются, по существу, личными мемуарами Гарри Флэшмена, охватывающими период от момента его исключения из школы в конце 1830-х гг. XIX в. до первых лет нашего столетия. По всей видимости, они были написаны между 1900 и 1905 гг., когда автору было уже за восемьдесят. Не исключено, что он продиктовал их. До своего обнаружения в аукционном зале Эшби, бумаги, бережно завернутые в промасленную ткань, оставались нетронутыми в течение более полувека, лежа в коробке из-под чая. Из переписки, найденной в первом пакете, можно сделать вывод, что впервые мемуары были обнаружены родственниками великого солдата уже после его смерти, в 1915, и эта находка повергла их в ужас. Они единодушно высказались против публикации автобиографии члена их семьи по причинам, которые станут понятны любому, кто ознакомится с ней. Удивление вызывает лишь тот факт, что рукопись не была уничтожена.
К счастью, она сохранилась, и ниже следует содержимое первого пакета, охватывающего ранние приключения Флэшмена. У меня нет причин сомневаться, что это совершенно правдивый рассказ: там, где Флэшмен касается исторических фактов, он почти всегда исключительно точен, а насчет более личным моментов читатель сам вправе судить, верить ему или нет.
Мистер Пэджет Моррисон, будучи поставлен в известность о моем интересе к этой и последующим частям мемуаров, попросил меня отредактировать их. Впрочем, за исключением ряда мелких орфографических ошибок, они не требуют редакции. Флэшмен в гораздо большей степени, чем я был наделен даром рассказчика, и моя роль свелась лишь к добавлению нескольких исторических примечаний.
Цитата из книги «Школьные годы Тома Брауна», наклеенная на верхнюю страницу пакета, была, очевидно, вырезана из первого издания, вышедшего в 1856 г.
Дж. М. Ф.
Как-то летним вечером Флэшмен угощался пуншем с джином в трактире в Браунсовере, и, превысив свой обычный лимит, отправился домой изрядно навеселе. По дороге ему встретилась пара друзей, которые возвращались после купания, он предложил им выпить по стакану пива, и они согласились, поскольку погода стояла жаркая, и им хотелось пить, а о том, сколько спиртного Флэшмен уже успел принять на борт, они и понятия не имели. В результате Флэшмен напился как свинья; они пытались отвести его домой, но увидели, что это невозможно, поэтому наняли двух человек, чтобы его отнесли на куске плетня. По пути им встретился один из преподавателей, и они, естественно, бросились бежать. Бегство части процессии возбудило его подозрения, а ангел-хранитель фагов надоумил осмотреть груз, а после осмотра лично препроводить его в Школьный корпус. Доктор, который уже давно присматривался к Флэшмену, выгнал его на следующее же утро.
Томас Хьюз. Школьные годы Тома Брауна. [1]
Здесь Хьюз допускает неточность в одной существенной детали. Как вы могли прочитать в «Томе Брауне», меня выгнали из Рагби за пьянство, и это, в принципе, верно, но когда Хьюз полагает, что это стало следствием моего неосторожного употребления пива поверх пунша с джином, он заблуждается. Даже в свои семнадцать я отлично знал, как смешивать напитки.
Я говорю это не чтобы оправдаться, а лишь в интересах восстановления истины. Рассказанная ниже история является исключительно правдивой, в этом я изменил присущей мне в течение восьмидесяти лет привычке. Почему я так поступил? Когда человек достигает такого возраста, как я сейчас, и понимает, что его ждет, ему уже все равно. Я, как видите, не испытываю стыда, и никогда его не испытывал. У меня в избытке есть все то, что Общество считает достойным для нанесения на надгробной плите: рыцарское звание, Крест Виктории, высокий титул, даже слава. И вот, глядя на стоящий на моем столе портрет молодого офицера гусар Кардигана — высокого, представительного и чертовски привлекательного, каким я был в те годы (даже Хьюз соглашается, что я был сильным, стройным и умел располагать к себе людей), — я говорю, что это портрет подлеца, лжеца, мошенника, вора и труса, ах, да, еще и подхалима. Обо всех этих качествах Хьюз так или иначе упоминал, и его описание совершенно правдиво, за исключением мелких деталей, подобных той, на которую я указал выше. Но автор больше стремился прочитать мораль, чем сообщать факты.
Но меня-то интересуют именно факты, и хотя многие из них говорят против меня, они, смею вас уверить, точны. Так что Хьюз ошибался, говоря, что это я решил принять пива. Его заказал Спидикат, а я влил его в глотку (поверх всех ранее принятых порций пунша с джином) прежде, чем сообразил, что делаю. Это доконало меня. Я окончательно захмелел — «напился как свинья», говорит Хьюз, и он совершенно прав, и когда они вывели меня из «Виноградной лозы», я уже едва держался на ногах. Друзья погрузили меня в портшез, и тут вдруг появился преподаватель, и Спидикат, оправдывая свое имя, испарился. Я остался лежать на сиденье, и, приблизившись, учитель заметил меня. Им оказался старый Рафтон, один из заведующих пансионом у Арнольда.
— Боже милосердный! — вскричал он. — Это же один из наших мальчиков, и он пьян!
Я еще способен был различить его вытаращенные, круглые, как ягоды крыжовника глаза, и седые бакенбарды. Он попытался поднять меня, но с таким же успехом мог попытаться оживить труп. Я только лежал и хихикал. В конце концов, он вышел из терпения, замолотил по сиденью тростью и закричал:
— Берите, его, носильщики! Отнесите его в Школу! Он предстанет за это перед доктором!
И вот процессия, в которую входили носильщики, старый Томас, и идущий последним Рафтон, изрыгающий нравоучения по поводу греха неумеренности, доставила меня в госпиталь, где меня уложили на койку для протрезвления. Это не заняло много времени, скажу вам, и как только мои мысли немного прояснились, я стал размышлять о предстоящих событиях. Если вы читали Хьюза, то имеете представление об Арнольде, а он даже в лучшие времена не питал ко мне добрых чувств. Самое меньшее, на что я мог рассчитывать — порка перед всей школой. Уже одна эта мысль повергла меня в ужас, но сам Арнольд страшил меня еще больше.
Они продержали меня в госпитале пару часов, потом пришел старый Томас и сказал, что доктор хочет видеть меня. Я последовал за Томасом вниз по лестнице и через двор Школьного корпуса, а фаги выглядывали из-за углов и перешептывались между собой, что скотина Флэши таки попался. Томас постучал в дверь кабинета доктора, и возглас «Войдите!» прозвучал для меня как скрип адских врат.
Доктор стоял перед камином, сложив руки за спиной, из-за чего фалды его фрака некрасиво оттопырились, и глядел на меня как турок на христианина. Глаза его вонзались в меня, как острия сабель, лицо было бледным, и на нем застыло то выражение омерзения, каковое он приберегал для подобных случаев. Даже под воздействием не выветрившихся до конца паров спиртного я почувствовал в это мгновение такой страх, какого не испытывал никогда в жизни — а если вам приходилось скакать на русские пушки под Балаклавой или дожидаться пыток в афганской темнице, как это было со мной, — то вы можете представить, что такое страх. Даже сейчас, когда этот человек вот уже лет шестьдесят как умер, я все еще чувствую себя неуютно, вспоминая о нем.
