Пролог
Пятница 6 мая 1877 года 1 в столице России выдалась удивительно теплой. Во втором часу порыв ветра с Финского залива прогнал с неба редкие облака, и над городом без помех засияло солнце. Почудилось, что лица петербуржцев на площади у Николаевского вокзала, невзирая на характерную для бойкого места суету, тоже просветлели. Далеко не благостным оно было, наверное, только у одного человека, шагах в пяти от трактира Силантьева на углу набережной Лиговского канала и Невского проспекта. Точнее, даже так: на нем застыло выражение ужаса, будто перед ним, откуда ни возьмись, возникла ядовитая гадина.
Перепуганным человеком был действительный статский советник 2 Петр Константинович Владыкин. В свои сорок два сохранив образцовую осанку, он хоть и поддался некоторой полноте в области живота, еще выглядел вполне привлекательно. Русоволосый, с аккуратно подстриженной бородой, пушистыми усами и бакенбардами, точь-в-точь как у государя императора Александра Николаевича, ростом Владыкин не уступал правофланговому Преображенского полка. Глаза имел карие, брови с ресницами густые, соболиные, нос правильной формы, губы чуть припухлые. Одет он был в будничный форменный сюртук темно-зеленого цвета, брюки в тон сюртуку, белоснежную накрахмаленную рубашку, черный жилет и фуражку. На стоячем воротничке выделялся черный же галстук.
— Здравия желаю, Петр Константинович, — учтиво повторил стоявший перед ним человек, приподняв над головой шляпу-котелок.
Владыкин попытался ответить, но из его горла лишь вырвалось нечто вроде хрипа.
Учтивый человек не производил демонического впечатления. Он был постарше своего визави, примерно на полголовы ниже, в плечах скорее узок. На бледном лице рос легкий пушок поверх подбородка и под носом. Взгляд его мутновато-серых глаз под редкими бровями был каким-то ускользающим, словно мужчина избегал смотреть прямо перед собой. На правой щеке виднелась небольшая круглая родинка, а тонкие губы в сочетании с глазами говорили, пожалуй, о скрытности натуры. Волосы под шляпой были соломенного цвета, короткие. Одеяние составляла шерстяная пиджачная пара коричневого цвета, которую дополняли сорочка и бордовый галстук. С брюками гармонировали удобные прогулочные туфли, левой рукой их хозяин опирался на английский зонт со стальным острием, служивший ему тростью.
— Прошу прощения? — вопросительно произнес он, как бы подразумевая, что готов прийти на помощь или, наоборот, избавить Петра Константиновича от своего присутствия при малейшем намеке с его стороны.
— Э-э… Да, разумеется. Здравствуйте, — наконец выдавил из себя Владыкин, лицо которого пошло розовыми пятнами.
Прозвучало хрипло и несколько невпопад.
— Решил, что обознался. Но теперь понимаю, что нет, — продолжил человек с зонтом.
Его голос по-прежнему был сама любезность, однако Петр Константинович вздрогнул, как от внезапного выстрела. Собеседник явно хотел что-то добавить, сделав паузу. Ее оказалось достаточно, чтобы действительный статский советник резко развернулся и, не вымолвив больше ни слова, ринулся к двери заведения. Рванув ее на себя и подавшись в проем, он едва не сшиб выходившего посетителя — судя по внешнему облику, мелкого торговца вразнос.
На этом краткий диалог закончился. Человек с родинкой поправил на голове котелок и еще несколько секунд смотрел на закрывшуюся дверь. Его глаза и физиономия сохраняли то же неопределенное выражение. По площади сновали прохожие, где-то на путях за Николаевским раздался протяжный гудок паровоза.
Человек ловко достал из внутреннего кармана часы фабрики Генри Мозера, бросил взгляд на циферблат. Затем, спрятав серебряный кругляш с цепочкой и не став никого дожидаться, он свернул за угол и неторопливо зашагал по Невскому в сторону центра.
Было без четверти три.
Глава первая
Смерть на Малой Мещанской
— Как съездили, Григорий Денисович? Проведали всех?
Министр императорского двора и уделов, граф Александр Владимирович Адлерберг располагался за своим рабочим столом в кабинете на набережной Фонтанки, 20. Стол был, как всегда, завален бумагами, которые его хозяин считал необходимым изучить лично. Между министром и бронзовым письменным прибором с идеально отточенными перьями лежало начатое письмо. На крупном, породистом лице Александра Владимировича были заметны следы усталости. Седые волосы, обрамлявшие высокий лоб, и могучие серебристые бакенбарды с усами ясно напоминали, что одному из высших сановников скоро предстояло разменять седьмой десяток лет. Черными, как смоль, оставались только его брови. По случаю субботы граф облачился в мундир генерала от инфантерии, а из наград выбрал один орден святого Андрея Первозванного.
— Благодарю, ваше сиятельство. Всё успел, — отозвался его собеседник, сидевший в гостевом кресле.
В нем легко было узнать человека с набережной Лиговского канала, которого так испугался Петр Константинович Владыкин. Коричневую пиджачную пару он сменил на неприметный мундир коллежского советника 3 без всяких регалий.
— Ваш племянник сейчас на Дунае?
— Так точно. У Зимницы, в 53-м Волынском пехотном полку.
— В дивизии Драгомирова, значит. Что ж, ей предстоит важное дело, — министр двора и уделов еле слышно вздохнул. — Стратеги из военного министерства рассчитывают на быструю кампанию. Остается верить.
— Хотим по примеру Пруссии с Францией 4?
В ровном голосе Григория Денисовича не прозвучало ни тени сомнения, но министр вздохнул снова.
— Хорошо бы, конечно. Правда, где столько немцев взять?..
— Если задержимся или, не дай Бог, увязнем, опять могут вмешаться другие державы. Англия точно, — задумчиво проговорил коллежский советник.
— В этом самое слабое место всего плана. Победить надо быстро, до осени, но в то же время не громить турок наголову, иначе последствий не оберемся. Боюсь, чересчур тонко для армии и ее вождей, — Адлерберг отложил перо.
— Будем надеяться на прозорливость и мудрость его величества.
Александр Владимирович нахмурился.
— На них и уповаю. От этой войны, Григорий Денисович, лично я не жду особого прибытка отечеству. Расходы на мобилизацию уже велики, миллион человек под ружьем, а мы еще толком не начинали. Финансовое ведомство стонет, и если бы только деньги имели значение… Много эмоций вокруг освобождения славян и куда меньше трезвого расчета.
— Изменить принятое решение мы не в силах. Мой далекий предок
