Александр Дюма
Учитель фехтования
– Бог ты мой! Что за чудо! – воскликнул Гризье,[1] увидев меня на пороге фехтовальной залы, где он задержался после ухода наших друзей.
В самом деле, с того самого вечера, когда Жерар де Нерваль[2] рассказал нам историю Полины, я ни разу не заходил в дом № 4 на Монмартре.
– Надеюсь, – продолжал наш достойный учитель с той отеческой заботливостью, которую он всегда проявлял к своим ученикам, – что вас привело сюда какое-нибудь скверное дело?
– Нет, дорогой мэтр! Я пришел просить вас об одолжении, – ответил я, – однако оно не из тех, какие вы оказывали мне прежде.
– Я к вашим услугам. В чем дело?
– Дорогой друг, вы должны помочь мне: я в затруднении.
– Если в моих силах вам помочь, считайте, что это уже сделано.
– Спасибо. Я никогда не сомневался в вас.
– Говорите, я жду.
– Представьте себе, я только что заключил договор со своим издателем, а мне нечего дать ему.
– Черт возьми!
– Вот я пришел к вам. Не поделитесь ли вы со мной своими воспоминаниями?
– Я?
– Именно вы. Я не раз слышал, как вы рассказывали о своей поездке в Россию.
– Не спорю.
– В какие годы вы там были?
– В 1824, 1825 и 1826-м.
– Как раз в наиболее интересное время: конец царствования императора Александра I и восшествие на престол императора Николая I.
– Я был свидетелем похорон первого и коронования второго.
– Я же говорил!
– Поразительная история!
– Как раз то, что мне нужно.
– Представьте себе… У меня в самом деле есть кое-что. Вы терпеливы?
– Вы спрашиваете об этом у человека, который только и делает, что дает уроки.
– В таком случае, подождите.
Он подошел к шкафу и вынул оттуда какую-то толстенную папку.
– Вот то, что вам требуется.
– Рукопись, прости господи!
– Это путевые записки одного моего коллеги, который был в Петербурге одновременно со мной. Он видел то же, что видел я, и вы можете положиться на него, как на меня самого.
– И вы даете эту рукопись мне?
– В полную собственность.
– Но ведь это же сокровище!
– Сокровище, в котором больше меди, нежели серебра, и больше серебра, нежели золота. Словом, вот вам рукопись и постарайтесь употребить ее с наибольшей для себя пользой.
– Дорогой мой, сегодня же вечером засяду за работу и через два месяца…
– Через два месяца?
– Ваш друг проснется утром и увидит свое детище напечатанным.
– Правда?
– Можете быть спокойны.
– Честное слово, это доставит ему удовольствие.
– Кстати, рукописи недостает одной мелочи.
– Чего же именно?
– Заглавия.
– Как, я должен дать вам еще и заглавие?
– Дорогой мой, не делайте добрых дел наполовину.
– Вы плохо смотрели, заглавие имеется.
– Где же?
– Вот здесь, на этой странице. Взгляните: «Учитель фехтования, или Полтора года в Санкт-Петербурге».
– Ну что ж, раз оно есть, мы его оставим.
– Так как же?
– Заглавие принято.
Благодаря этому предисловию читатель примет в соображение, что ни одна строчка книги не принадлежит мне, даже ее заглавие.
Впрочем, речь ведет друг мэтра Гризье.
Я переживал еще пору иллюзий и владел капиталом в четыре тысячи франков, который казался мне неисчерпаемым богатством, когда услышал о России как о настоящем Эльдорадо для всякого мастера своего дела. Я верил в свой талант и потому решил отправиться в Санкт-Петербург.
Сказано – сделано. Я был одинок, семьи у меня не было, долгов – также. Стало быть, мне требовалось только запастись несколькими рекомендательными письмами и паспортом, что не отняло много времени, и спустя неделю я уже ехал в Брюссель.
В столице Бельгии я пробыл два дня. В Льеже – один день. Здесь в городском архиве служил мой старый школьный товарищ, и я не хотел проехать мимо, не повидавшись с ним. Я рассказал ему о своем желании посетить крупнейшие города Пруссии и места известных сражений. Но он рассмеялся, говоря, что в Пруссии останавливаются не там, где хотят, но там, где это угодно вознице, в полном распоряжении которого находятся все пассажиры. Действительно, по пути из Кельна в Дрезден, где я имел намерение остаться на три дня, нам позволяли выходить из нашей клетки лишь для того, чтобы поесть, на что уделялось ровно столько времени, сколько нужно, чтобы насытиться. После трех дней такого вынужденного заключения, против которого никто из пассажиров не протестовал – настолько это было обычно в королевстве его величества Фридриха-Вильгельма,[3] – мы прибыли в Дрезден.
Не стану подробно описывать, как я добрался до России. Начиная от Вильны я уже ехал по тому самому пути, по которому двенадцать лет тому назад Наполеон шел на Москву.
Я хотел было осмотреть Смоленск и Москву, но для этого нужно было бы сделать крюк верст в двести, что было для меня невозможным. Проведя один день в Витебске и побывав в доме, в котором две недели прожил Наполеон, я сел в повозку, в какой разъезжают курьеры в России. Она называется здесь «перекладной», потому что лошадей перекладывают на каждой почтовой станции.
В эту повозку была впряжена тройка. Одна из лошадей, коренник, бежала молча, высоко подняв голову, а обе пристяжные ржали на бегу, так низко опустив головы, словно собирались вцепиться зубами в землю. Отметим, что по этой же дороге совершала некогда свое путешествие в Тавриду Екатерина.
На другой день вечером я уже прибыл в Великие Луки. Дороги были настолько плохи, а мой экипаж – такой тряский, что я намеревался остановиться здесь, чтобы хоть немного отдохнуть, но решил ехать дальше: мне оставалось до Петербурга не более ста семидесяти верст. Бесполезно говорить о том, что во всю эту ночь я не сомкнул глаз: я катался по повозке, как орех в скорлупе. Много раз я пытался уцепиться за деревянную скамейку, на которой лежало нечто вроде кожаной подушки толщиной в тетрадь, но поминутно скатывался с нее и должен был снова взбираться на свое место, жалея в душе несчастных русских курьеров, которым приходится делать тысячи верст в этих ужасных повозках.
Во всяком другом экипаже я мог бы читать. И надо сказать, что, измученный бессонницей, я не раз пробовал взяться за книгу, но уже на четвертой строчке она вылетала у меня из рук, а когда я наклонялся, чтобы поднять ее, больно стукался головой или спиной, что быстро излечило меня от желания читать.
В начале следующего дня я был в небольшой деревеньке, Бежанице, а в четвертом часу дня – в Порхове, старом городе, расположенном на реке Шелони. Это составляло половину моего пути. Меня искушало желание переночевать здесь, но комната для приезжих оказалась так грязна, что я предпочел продолжать путь. Кроме того, ямщик уверил меня, что дальше дорога пойдет лучше: это и заставило меня принять столь героическое решение.
