Михаил ШЕВЕРДИН
ПЕРЕШАГНИ БЕЗДНУ
Это были прежде всего умные эластичные руки.
Они охватили весь земной шар, приблизили его
к большой темной пасти, и эта пасть сосет,
грызет и жует нашу планету, обливая ее
жадной слюной.
М. Горький
1929 год.
В номере газеты «Правда Востока» появилась тревожная корреспонденция:
«Ульсун-ой было шесть лет, когда ее бросили в темницу... Сейчас она двадцатисемилетняя старуха.
Уже двадцать один год старый заржавленный замок висит на дверях полуразрушенной мазанки, бывшей когда-то хлевом для скота. И все это время хлев служил зинданом — тюрьмой. Заключенные — две женщины — жертвы суеверия и невежества.
Все эти бесконечно долгие годы над заброшенным кишлаком катилось жгучее солнце. Суфи приходской мечети гнусавым голосом тянул: «Нет бога, кроме бога»... И этот голос отдаленным откликом проникал в темное логовище. Для заключенных этот голос звучал как непреклонный приговор:
— Вы не живете! Вы умерли! Так повелел закон Мухаммеда. Хурофот!
Двадцать один год. Время шло, лето сменялось осенью, осень зимою. Свершилась революция. Зазвучали лозунги «худжума». А в темном гробе зиндана для двух жалких существ все оставалось по-прежне-му. Только голос суфи нарушал мрачную тишину, да на минуту врывался свет через распахнутую дверку, рука просовывала хлеб, воду, и дверка снова захлопывалась.
— Махау! — Проказа!
Двадцать один год назад это слово было впервые сказано в семье Аюба Тилла, дехканина кишлака Чуян-тепа. У шестилетней Ульсун-ой на лице и руках появились белые пятна. Родители, смутно подозревая беду, позвали доморощенного табиба — местного ишана. После сытного дастархана в комнату привели девочку. Ишан мельком посмотрел на нее и испуганно затряс бородой.
— Тауба! У девочки проказа. Прогоните ее. Она — махау! — И, забыв о своей степенности и солидности, ишан выскочил из михманханы на улицу.
А девочкавовсе не была больна проказой. У нее было только то, что здесьь называется песью, — заболевание кожи, выражающееся в совершенно незаразных белых пятнах.
Махау — проказа — ужас Востока. Перед заживо гниющим лицом проказы с трепетом отступает самый бесстрашный. Проказа даже теперь, в наш век, когда она считается излечимой, все же наводит панику на всех.
«Если прокаженный, проклятый аллахом, осмелится приблизиться к стенам города — побейте его камнями», — так гласит исламский закон. Святой закон — высший руководитель правоверного во всех его поступках. Хурофот — это все то, что связано у нас с понятием ханжества, суеверия, невежества и изуверства.
Ульсун-ой сидит взаперти уже двадцать один год. Когда она последний раз видела солнце, ей было всего шесть лет. Через семнадцать лет в ту же тюрьму, где сидела Ульсун-ой, попала ее сестра Моника-ой. Когда ей исполнилось тринадцать лет, у нее тоже появились на руках зловещие пятна. Весь кишлак впал в панику. Аллах поразил своим проклятьем Чуян-тепа. Фанатики требовали изгнания всей семьи Аюба Тилла. Но сошлись на том, что и вторую дочь Тилла запрет на замок. Так он и сделал.
За девочек заступиться было некому. Мать подчинилась требованиям своего супруга и повелителя.
О сидевших под замком в кишлаке старались не вспоминать. Все были удовлетворены тем, что больные махау изолированы. То, что они переживают, каково их положение — никого не интересовало. Ибо мулла местной мечети разъяснил, цитируя какой-то древний хадис: «Тот человек, на которого бог наложил клеймо проказы, умер. Родные да оплачут его и да похоронят в своей памяти!»
Но религия и законы — это одно, а требование жизни — другое. И вот для того, чтобы Моника-ой и Ульсун-ой не ели даром хлеба, отец решил заставить их работать. С большими предосторожностями, через дыру, вырытую в стене, в каморку протолкнули ткацкий станок и все необходимое для тканья. А для того, чтобы сидевшие в заключении не посмели отказаться от работы, их предупредили:
— Если откажетесь ткать, то будете лишены пищи и умрете голодной смертью.
Время шло. Несчастные работали. Замок с двери не снимался все эти долгие годы. Больше того, он не снят еще и до сих пор. И тот же страх заставляет молчать весь кишлак.
Невольно вспоминается момент из кинокартины «Прокаженная». Огромные буквы арабского изречения на стене мечети тяготеют над крошечной женской фигуркой, закутанной в паранджу и прижавшейся к подножью этой стены. Пока это прочная стена, она туго поддается разрушению. Но все же удар за ударом Советская власть сокрушает твердыню ислама, пробивает в ней все более широкую брешь.
И разве не характерно, что эту историю первым рассказал дехкор из этого самого кишлака. Именно он написал заметку в газету «Авози Таджик».
Здесь мы присоединяемся к этому дехкору и скажем вместе с ним следующее:
«Самаркандский окружной прокурор должен протянуть руку справедливости к этим двум несчастным и освободить их из темного зиндана, а тех, кто в этом виновен, привлечь к ответственности».
А сейчас необходимо немедленно, не откладывая ми на одну минуту, если это еще не сделано, отправить кого следует в кишлак Чуян-тепа и освободить живых мертвецов из могилы».
В мечтах купался в золоте,
а в жизни хватал медный грош.
Ибн ал Джауза
Встречи бывают разные, неожиданные, удивительные и, наконец, романтические, в духе сказок Шехерезады. Особенно поражает воображение, когда полная
азиатского своеобразия и даже загадочности встреча случается в двух шагах от обыкновеннейших железнодорожных рельсов, рядом с казенного типа зданием станции и под гулкое сопение маневрового паровоза типа «Овечка», который никак не мог сойти за всесильного джинна из бутылки и единственно кого устрашал, так это верблюдов, забредших на станционные пути.
