Двадцать пятого июня 1790 года около семи часов вечера довольно многочисленный отряд всадников выехал из узкого оврага и начал взбираться по крутой тропинке, едва обозначенной на склоне горы, которая образует крайний предел сиерры Ибатукаты, лежащей в провинции Санта-Пауло.
Эти всадники, переплыв реку Парана-Пану, готовились, без сомнения, переехать Рио-Тиети, если, как по-видимому показывало принятое ими направление, они ехали в Минасгерайское губернаторство.
Большей частью хорошо одетые, они носили живописный наряд сартанейев и были вооружены саблями, пистолетами, ножами и карабинами; скатанные лассо висели на кольцах, сбоку седла.
Нужно заметить, что боласы, страшное оружие гаучо пампасов восточной банды, совершенно неупотребительны внутри Бразилии.
Люди эти, с загорелыми лицами, с надменным видом, гордо сидя на своих лошадях, держа оружие наготове, со взглядом, постоянно устремленным на кустарники, чтобы наблюдать за дорогой и открывать засады, представляли при косвенных, непалящих лучах заходящего солнца необыкновенное сходство с теми отрядами искателей приключений — павлистов, которые в шестнадцатом и семнадцатом веке, казалось, были направляемы перстом Божьим на отважные открытия; они завоевали новые страны для метрополии и кончили тем, что оттеснили в леса воинственные и непокоренные племена первых обитателей этой земли.
Сходство это довершалось обстановкой; в территории, по которой ехали всадники, теперь живут белые и кочующие метисы, большей частью пастухи и охотники, но в то время еще бродили многие индейские народы, пропитанные ненавистью к белым и смотревшие, не без основания, на эту землю, как на свою собственность, беспощадно воевали с бразильцами, нападали на них и резали их везде, где ни встречали.
Всадников было около тридцати, считая служителей, приставленных наблюдать за обозом, перевозимым на мулах; они в случае нападения должны были вступать в бой, а потому были вооружены саблями и ружьями. В некотором расстоянии от первой группы ехала вторая, состоявшая из дюжины всадников, среди которых два мула везли паланкин (носилки), закупоренный со всех сторон.
Обоими отрядами, очевидно, предводительствовало одно лицо, потому что, когда первый достиг вершины горы и остановился, от него отделился всадник, посланный ко второй группе, по-видимому для передачи приказания ускорить шаг.
Люди второго отряда имели военный вид и были одеты как конквистские солдаты (soldudos da conquista); поэтому человек, знакомый с бразильскими нравами, мог узнать, что предводитель каравана был не только богат и силен, но что, кроме того, путешествие имело важную цель и было преисполнено опасностями.
Несмотря на дневной жар, несколько спадавший уже, солдаты крепко держались в седлах; они носили, что, казалось, их нисколько не стесняло, странный наряд, без которого никуда не выезжают, т. е. кирасы, так называемые gibao de acmas, род дорожного казакина, подбитого шерстью и стеганного, который, доходя до колен, защищает руки и предохраняет их от индейских длинных стрел лучше всяких лат. Так как они во время погони за дикарями в лесу бывают принуждены оставлять лошадей, с которыми не могли бы проникнуть в девственные леса, то носят сбоку род большого кривого ножа, называемый facao и служащий им для разрезания лиан, чтобы очищать себе дорогу; сверх того — у каждого мушкетон или ружье без штыка, которое заряжается крупной дробью, потому что почти невозможно направить верно пулю в эту густую зелень, которая становится еще более непроницаемой от странного расположения ветвей и от сплетения лиан.
Солдаты наводят страх на индейцев и марронов, которых преимущественно поручено им ловить. Большая часть их состоит из индейцев или метисов, и потому они отлично знают все хитрости дикарей и сражаются с ними только в засадах.
Их очень уважают за мужество, скромность и за самую непоколебимую верность; таким образом, присутствие дюжины их в караване служило верным признаком высокого положения, занимаемого в бразильском обществе вождем экспедиции или, по крайней мере, путешественников. Общество остановилось, как мы уже сказали, на вершине горы; с этой высоты открывался со всех сторон, на довольно большое расстояние, великолепный вид лесов, холмистых долин, прорезываемых бесчисленным множеством потоков, но не было ни одного дома, ни одной лачуги, которая оживляла бы эту пышную и дикую природу; это была действительная sertao, т. е. пустыня во всей своей величественной и дикой красоте. Путешественники, мало интересовавшиеся очаровательной картиной, развертывавшейся перед ними, и к тому же утомленные продолжительным путешествием по почти непроходимым местам, под палящими лучами солнца, ударявшими им прямо в голову, старались поскорее устроить на ночь свой лагерь.
Между тем как одни развьючивали мулов и сваливали в кучу тюки, другие устанавливали палатку посредине импровизированного лагеря; кто посильнее, тот рубил деревья для временного укрепления, остальные разводили для ужина огни, которые должны были поддерживаться целую ночь, чтобы удалить диких зверей.
Когда все было устроено, всадник с гордым видом, лет двадцати восьми и не более тридцати, аристократические манеры которого, гордый взгляд и отрывистый разговор обличали привычку повелевать, приказал приблизить паланкин, остававшийся до того времени вдали и все еще окруженный стражей. Паланкин принесли к самой палатке и открыли; занавес палатки заколебался, потом опять упал, не дав узнать, какого пола была личность, сидевшая в паланкине, по выходе которой тотчас же унесли носилки. Солдаты, вероятно, получившие такое строгое приказание, окружили шатер и не допускали к нему никого на пистолетный выстрел.
Начальник отряда после исполнения его приказания ушел в палатку немного поменьше, поставленную в нескольких шагах от первой, и, бросившись на стул, погрузился в размышление.
Господину этому, как мы уже сказали, было от двадцати восьми до тридцати лет, черты его лица были тонки и аристократичны, почти женственной нежности и красоты; его лицо, кроткое и ласковое на первый взгляд, при внимательном изучении теряло, однако же, это выражение и принимало вид жестокой и насмешливой злобы, которая внушала боязнь и почти отвращение; его большие черные глаза смотрели неопределенно и редко останавливались на чем-нибудь; рот его, украшенный зубами ослепительной белизны, и тонкими, черными, тщательно закрученными усиками, передергивался по временам иронической улыбкой. Хотя он был таков в действительности, но для поверхностного наблюдателя он показался бы удивительным всадником, исполненным благородства и пленяющим своей гордой осанкой.
