О красных не было и слуху, два раза в деревню приезжали Левкины ребята, и мальчуганам приходилось быть начеку.
Как только было возможно, они с величайшей осторожностью пробирались к сараям и подолгу проводили время с незнакомцем. Он часто и много болтал с ребятишками, рассказывал и даже шутил. Только иногда, особенно когда заходила речь о фронтах, глубокая складка залегала у него через лоб, он замолкал, долго думал о чем-то и потом спрашивал, точно что-то припоминая:
— Ну что, мальчуганы, не слыхали, как дела там?
«Там» — это на фронте. Но слухи в деревне ходили разноречивые, одни говорили так, другие этак, и ничего толком разобрать было нельзя. И хмурился и нервничал тогда раненый, и видно было, что больше ежеминутной опасности, больше, чем страх за свою участь, тяготили его незнание, бездействие и неопределенность.
— Димка, — спросил вдруг он сегодня, — не можете ли вы достать мне лошадь?
— Зачем? — удивился тот. — Ведь у тебя ноги болят.
— Ничего, верхом бы я смог…
Но Димка покачал головой и ответил, раздумывая:
— Нет, и не потому, а все равно нельзя… Попадешь беспременно… замучают тогда.
Оба мальчугана, несмотря на большую опасность быть раскрытыми, все больше и больше проникались мыслью во что бы то ни стало сохранить в целости раненого. Особенно Димка… Как-то раз, оставив дома плачущую мать, пришел он к сараям печальный.
— Ты чего? — участливо встретил его незнакомец.
— Так Головень все… мамка плачет. Уехать бы к батьке в Питер, да никак…
— Почему никак?
— Не проедешь: пропуски разные, да бумаги, где их выхлопочешь? А без них нельзя.
И он замолчал снова.
Подумал немного незнакомец и потом сказал:
— Если бы были красные, я бы тебе достал, Димка.
— Ты?! — удивился тот, потом, поколебавшись немного, спросил то, что давно его занимало: — А ты кто? Я знаю: ты пулеметный начальник, потому тот раз возле тебя был солдат с «Льюисом»[3].
Улыбнулся незнакомец, ничего не ответил, а только кивнул головой так, что можно понять — и да и нет. Но после этого Димке еще сильней захотелось, чтобы скорей пришли красные.
Между тем неприятностей у Димки набиралось все больше и больше. Безжалостно шантажирующий его Топ чуть ли не в пятый раз требовал по гвоздю и, несмотря на то, что Димка с помощью Жигана аккуратно ему доставлял их, все-таки проболтался матери. Потом в кармане штанов его мать нашла остатки махорки, которую Димка таскал для раненого у Головня. Выругавшись, мать оставила его под сильным подозрением в том, что он курит. И наконец Головень спросил как-то странно:
— Ты чего это все пропадаешь где-то, стерва?
Но самое худшее надвинулось только сегодня. По случаю какого-то праздника за добродетельным даянием завернул в хату отец Перламутрий. Между разговором он вставил вдруг, обращаясь к матери:
— А сало все-таки старое, даже некоторая прогорклость наблюдалась и, кроме того, упитанности несоответствующей. Не одобряю. Ты бы хоть за лекарство десяток яиц дополнительно, право…
— За какое еще лекарство?
Димка заерзал беспокойно на стуле и съежился под устремленным на него взглядом.
— Ты зачем это, тебе кто велел? — насела на него мать и в то же время побледнела сама, потому что в хату вошел Головень.
— Я, мам, собачке, — неуверенно попробовал он вывернуться. — Шмелику, ссадина у него была, здоровая…
Все замолчали. Против обыкновения Головень не разразился градом ругательств, а только, двинувшись на скамейку, сказал ядовито:
— Сегодня я твою суку пристрелю беспременно. — И потом добавил, уставившись тяжело на Димку: — А к тому же ты все-таки врешь, что для собаки. — И не сказал больше ничего, не избил даже…
— Возможно ли для всякой твари сей драгоценный медикамент употреблять! — с негодованием вставил отец Перламутрий. — А поелику солгал, повинен есть дважды: на земле и на небесах.
При этом он поднял многозначительно большой палец, перевел взгляд с земляного пола на потолок. И, убедившись в том, что слова его произвели должное впечатление, вздохнул горестно, печалясь о людском неблагоразумии, и добавил, обращаясь к матери:
— Так я, значит, на десяточек рассчитываю все-таки…
Отправляясь к сараям, Димка нечаянно обернулся и заметил, что Головень пристально смотрит ему вослед. Он нарочно свернул к речке.
* * *
Вечером беспокойный Жиган встретил Димку встревоженный.
— Димка, а говорят все-таки на деревне…
— Чего?
— Про нашего. Тут, мол, он, где-либо недалече, потому книжку его нашел возле Горпининого забора Алексашка, спер, а она кровяная и в ней листков много, он для игры, конечно, а батька увидел да и рассказал. Я сам один листок видел, белый, а на ем в углу буквы «РВС», потом палочки, вроде как на часах, а потом…
Димке даже в голову что-то шибануло.
— Жиган, — остановил он шепотом почему-то, хотя кругом никого не было, — надо тово… ты не ходи туда прямо… лучше обходи с берега, кабы не заметили.
Предупредили раненого.
— Что же, — сказал он, — что же, Димка… будьте только осторожней. А если не поможет, ничего не поделаешь, не хотелось, правда, за революцию пропадать так нелепо.
— А если лепо?
— Такого слова нет, Димка, — улыбнулся он, — а если не задаром, тогда можно.
— И песня такая есть, — вставил Жиган, — кабы можно было, я спел бы, хорошая песня… Вот повели казаки коммуниста, а он им объяснил у стенки: мы, говорит, знаем, по какой причине боремся, и знаем, за что умираем… Только ежели так рассказывать — не выходит… Вот как солдаты на фронт уезжали, так эту песню пели. Уж на что железнодорожные, и то рты разевали… так тебя и забирает.
Возвращались домой поодиночке. Димка ушел немного раньше и добросовестно от сараев направился к речке, чтобы другой дорогой подойти к дому.
Жиган же со свойственной ему беспечностью позабыл об уговорах, захватил у раненого флягу, чтобы утром набрать воды, и направился ближайшим путем, мимо ям, через огород. Замечтавшись о чем-то, он засвистел потихоньку. Потом оборвал свист, когда послышалось ему, как что-то хрустнуло возле кустов.
— Стой, дьявол! — крикнул на него кто-то. — Стой, собака!
Жиган испуганно шарахнулся, бросившись в сторону, взметнулся на какой-то плетень и почувствовал, что кто-то в темноте крепко ухватил его за штаны. Отчаянным усилием от толкнул назад ногой, попал кому-то в лицо. Перевалившись через плетень на грядку с капустой, выпустив флягу из рук, он кинулся бежать.
Димка же вернулся домой и, ничего не подозревая, сразу же завалился спать. Не прошло и десяти минут, как в сени с ругательствами ввалился Головень, и Димка услышал, как он закричал на мать:
