Шесть иллюминаторов, выходивших на корму, пропускали совсем немного света, поэтому освещалась всего лишь треть помещения, в том числе и красивый дубовый стол, за которым капитан работал, — к нему и направились вошедшие. Оставшись наедине, эти два моряка, которых связывала давнишняя дружба, плюхнулись в удобные кресла и, отбросив церемонии, начали непринужденный разговор.
— Вот уж никак не ожидал увидеть тебя в здешних водах. Думал, ты сейчас плаваешь где-нибудь в Вест-Индии. — Адмирал был искренне рад неожиданной встрече со своим старым другом и однокашником, вместе с которым когда-то учился в военно-морской школе в Сан-Фернандо.
— Да я и в самом деле должен быть сейчас где-нибудь возле Гаваны, а не здесь, однако в Картахене задержали мое путешествие за океан и поручили сначала перевезти сюда, к тебе, целую ораву людей.
— А сколько их всего? — спросил адмирал, стаскивая с себя парик, чтобы вытереть струившийся по лысине пот.
Задав этот вопрос, он понимал: какая бы цифра сейчас ни была названа, она все равно покажется ему чрезмерной.
Капитан Пардо решил морально подготовить адмирала к плохим новостям и предложил ему выпить рюмку анисовой водки, которую сам же ему и налил.
— В об; щей сложности мы взяли на борт девятьсот сорок два человека. — Адмирал сильно побледнел. — Это больше, чем ты ожидал?
— На целых три сотни больше того, что мне обещали. Нам грозит настоящая катастрофа!
Их разговор был прерван появлением лейтенанта, который, спросив разрешения войти, сообщил о завершении приготовлений к открытию и разгрузке трюмов. Когда они, все трое, стали подниматься на палубу, лейтенант на ходу пояснил, что первым делом будет производиться разгрузка самого маленького из трюмов, находящегося рядом с фок-мачтой. После этого начнут разгружать трюмы побольше, причем каждый последующий трюм будет открываться и разгружаться только после того, как все до одного человека из предыдущего трюма будут выведены на причал под конвоем солдат судоверфи. По всей длине палубы корабля выстроились многочисленные пехотинцы и артиллеристы, вооруженные ружьями и готовые пресечь любую попытку побега или разнять дерущихся. Им был дан приказ в случае необходимости стрелять на поражение.
Адмирал Гонсалес де Мендоса и капитан корабля Ордуньес встали неподалеку от шкафута, по которому должны были проходить цыгане.
Возможно, из-за тошнотворного гнилостного запаха, который начал распространяться из открытого трюма, или же из-за мерзкого и убогого вида заключенных, поднимающихся на палубу, или же и из-за того, и из-за другого адмирал и капитан корабля отошли немного назад — то ли на свежий воздух, то ли невольно отшатнувшись от ужасной сцены, представшей перед их глазами.
Почерневшие гангренозные раны на ногах, запястьях и оголенных спинах. Потухшие отрешенные взгляды взрослых и исхудавшие, опаршивевшие от болезней тела детей. Жгучая ненависть, которая, казалось, буквально струилась по жилам самых стойких, и безвольная отрешенность тех, кто покорно шел навстречу своей незавидной судьбе. Одежда, превратившаяся в грязные лохмотья, от которых порывы ветра разносили во все стороны гнусный запах человеческих выделений, смерти и разложения. Из трюма корабля раздались выстрелы и крики: некоторые из цыган предпочли смыть постигший их позор кровью, и теперь, в ходе начавшейся потасовки, эта кровь вместе со шматками плоти размазывалась по полу и по стенам трюма. Другие, уже поднявшись на палубу, но еще не дойдя до трапа, умирали от ударов пик и шпаг, потому что бросались на конвоировавших их солдат с единственной целью — быть убитыми и тем самым поскорее положить конец своим мучениям.
Когда стали выходить цыгане из последнего — третьего — трюма, лейтенант сообщил адмиралу и капитану корабля, что в первом трюме насчитали сорок трупов, причем три из них — детские. Они валялись там среди снующих туда-сюда голодных крыс, луж мочи и прочих зловонных нечистот.
Через два часа, когда корабль покинули последние цыгане, оставив за своей спиной на палубе еще около двадцати трупов, общее число погибших достигло ста восьмидесяти шести. Получалось, что из девятисот сорока двух цыган, взошедших на борт этого корабля в порту Картахены, лишь семьсот пятьдесят шесть добрались живыми до местной тюрьмы.
Офицеры и солдаты, так же как и все прочие очевидцы этого жуткого события, понимали, что никакими словами невозможно выразить те чувства, которые охватывают человека при виде подобного зверства и связанных с ним трагедий, а потому на корабле на несколько часов воцарилось напряженное молчание.
— Я схожу в тюрьму и посмотрю, что можно сделать с этим бедствием, — сказал адмирал и поспешно зашагал по палубе, глядя на небо, которое после нескольких дней сплошной облачности наконец-то решило подарить людям хоть немного солнечного света.
Спускаясь по трапу, он оглянулся назад, чтобы попытаться удержать в памяти внешний вид корабля, который предстал теперь уже совсем в другом облике — переливаясь и поблескивая в ярких лучах солнца. От его пропитанной влагой древесины исходил пар, как будто он пытался таким способом очистить себя от смерти и крови, а его мачты так устремились ввысь, словно хотели разогнать тучи и уже больше никогда не позволять непогоде омрачать его горделивый облик.
Адмирал пошел вместе со своим помощником в направлении окруженной четырьмя вышками тюрьмы, где ему предстояло заняться необычайно трудным делом. В свое время эта тюрьма задумывалась как место заточения людей, осужденных за грабежи и убийства на юге Андалусии. Однако совсем недавно — в силу возникшей потребности в рабочих руках для возведения оборонительных сооружений в больших портах на Антильских островах — король приказал отправлять туда всех заключенных в качестве дешевой рабочей силы, и одним из главных перевалочных пунктов при этой массовой перевозке людей стала судоверфь Ла-Каррака.
Когда до ворот тюрьмы оставалось всего лишь несколько метров, адмирал вдруг вспомнил о вспышке тифа, значительно сократившей количество заключенных, а также о протестах врачей судоверфи по поводу жуткой антисанитарии и недоедания вследствие скудости рациона заключенных. Однако все прежние проблемы показались адмиралу мелкими по сравнению с тем, что свалилось на его голову сейчас. Ему пришла мысль, что его друг Пардо, капитан прибывшего корабля, направляясь в Гавану, мог бы оказать ему услугу, прихватив с собой несколько сотен заключенных. Хотя, конечно, для этого ему придется написать письмо самому маркизу де ла Энсенаде, чтобы тот дал соответствующее разрешение. Адмирал подумал, что ему будет легче убедить капитана корабля в необходимости подобного поступка, если он пригласит его поужинать этим вечером вместе с ним и его супругой Марией Эмилией, которая, кстати, наверняка обрадуется гостю.
