Луков приветствовал их по-военному сухо.
– Вот и все, что я мог сделать для вас, сударыни, – сказал он. – Царь добр. Я прошу вас покинуть крепость. Если вы и впредь будете манифестировать у ворот, указом царя велено применить силу и поступить бесчестно.
– Вот и пусть велит расстрелять нас, – огрызнулась княгиня Трубецкая. – Чай, у него картечи много.
– Расстреливать вас было бы глупо, мадам, – генерал Луков взглянул на толпу женщин. Снег укутывал их белым саваном. – При дворе говорят, что вам дозволят видеться с заключенными все дни, что будет идти суд. Если прогневаете царя, вряд ли такое чудо случится.
– Идемте, сестренки, – княгиня Трубецкая повернулась к пустым конюшням, где они обитали на матрасах под старыми одеялами. – Мы видели наших мужей и теперь знаем, что нам делать.
Спустя два часа женщины покинули Петропавловскую крепость. Они решили ждать дома конца процесса и милосердия от государя.
Прежде, чем покинуть крепость святых Петра и Павла, Ниночка двинулась к темной громаде собора. В усыпальнице русских государей было темно, – лишь три свечечки горели, поставленные в высоком серебряном шандале подле самого аналоя.
Ниночка трепетно закрыла дверь, скрипнувшую тяжело и медленно, тихонько двинулась к аналою. Отец Ефтимий в черной ризе и черном клобуке взглянул на нее добрыми подслеповатыми глазами.
Дочка прославленного графа Кошина упала на колени, вскинув глаза к образу пресвятой Богородицы. Темный лик ее глядел сумрачно и тоскливо, а протянутые руки младенца словно несли в мир свет и тепло. И от этого в сердце Ниночки полыхнуло желание уйти, уйти от мира в этот сияющий, сверкающий Божий свет. «Если казнят Бореньку, уйду…» – мелькнула в голове страшная мысль.
Внезапно ей показалось, что по темному скорбному лику Богоматери прошла тень и слезинка выкатилась из мудрых глаз.
– Отец Ефтимий, – вскрикнула Ниночка, – Богородица плачет!
Старенький священник оглянулся на лик иконы.
– Да нет, дочь моя, – изумленно произнес он. – Бог с тобой, ничего такого нет, это тебе показалось…
– Да вот же, вот слеза ее, – возбужденно воскликнула Ниночка. – Вон, глядите, где упала…
Девушка подбежала к самому иконостасу и припала губами к тому месту, где, как ей почудилось, упала слезинка. Место было слегка влажное и соленое.
– Нельзя там, барышня, – строго сказал отец Ефтимий. – Нельзя там женщинам находиться, грех это…
– Прости, святой отец, – отползла на коленях Ниночка. – Прости, Господи, невольный мой грех. Но слеза соленая, я это почувствовала…
– Сколь много придумываешь, – строго закачал головой священник. – Отделяй страхи и воображения твои от реальной жизни, не позволяй осилить надуманному. А то эвон как у энтих заговорщиков конец суровым будет…
Ниночка поникла головой. Ей много раз приходилось слышать такие слова. Действительно, богатое воображение ее иногда подшучивало над ней, но теперь, тут в глубине собора, не почудилось же ей, упала слезинка на пол из глаз Богородицы. Нет, теперь она знала, что ей делать…
Спустя неделю Ниночке удалось без ведома отца добиться у государя-императора Николая Павловича личной аудиенции.
Первый камергер императора граф Подманский, кузен Ниночки, изо всех сил старался ей помочь.
В добрый, как видно, час, когда Николай Павлович сидел у камина с бокалом вина, Подманский пал ниц пред коронованной особой и сказал:
– Ваше величество, я никогда не злоупотреблял… но помнит ли ваше величество о том дне, когда на его величество напал некий безумец? И я еще разнес тому мерзавцу голову?
– Мне было тогда девятнадцать, – царь знаком приказал Подманскому подняться. – Конечно же, я помню о том дне, Гаврила Кондратьевич. Я еще сказал тогда: за сие спасение проси, что пожелаешь.
– Вот я и пожелал, ваше величество.
– И каково же твое желание?
– Примите Нину Павловну Кошину. Лишь на пару минут, но примите.
Царь внимательно посмотрел на графа Подманского, резко поднялся и вышел торопливо, почти выбежал, из салона. И все-таки исполнил желание своего камергера. Паж доставил Ниночке письмо, оповещавшее о дозволении увидеться с царем.
Все эти дни Ниночка провела в доме своей портнихи Прасковьи Филипповны. Лишь пара посвященных в ее дела знала сей секрет. Граф Кошин велел разыскивать дочь по всему Петербургу. Он поднял на ноги полицию, самолично объездил весь город, разыскивая женщин, чьи мужья сидели в крепости и ожидали процесса.
Но никто ничем не мог помочь безутешному отцу. Княгиня Трубецкая вообще считала, что Ниночка ночует под мостами через Неву. Графиня Муравьева просто-напросто высмеяла Кошина, а княгиня Волконская вызвалась вместе с ним проехаться по Петербургу, выкрикивая тут и там Ниночкино имя.
Все поиски, затеянные графом, остались безрезультатными. Однажды, впрочем, заметили кучера Мирона. Взялись было преследовать его, но тот смог скрыться в проулках старого города.
Через одни из многочисленных ворот Зимнего вошла Ниночка во дворец. Николай I, стоя, ожидал ее у камина в своей библиотеке. Он был один, в мундире измайловцев. Государь даже не шелохнулся, когда Ниночка опустилась пред ним на колени, уткнулась лицом в мягкий ворс ковра – жест служанки бесправной, холопки барской.
Молча, нестерпимо долго вглядывался Николай в распростершуюся у его ног девушку. А потом произнес грубо:
– Встаньте, мадмуазель. Или вам нравятся красивые жесты? Вы и ваш болван-лейтенант слишком явно поклоняетесь французскому стилю.
– Я лишь прошу ваше величество о милости, – Ниночка приподнялась с ковра, но с колен не встала. Глядела снизу вверх на царя пристально, и взгляд ее был столь детски невинен, столь доверчив, что ледяной панцирь на сердце Николая начал таять, таять… Государь сделал пару торопливых шагов, склонился над девушкой и поднял за плечи.
– Ваш лейтенант хотел меня убить, Нина Павловна! Это трудно простить.
– Он никогда не боролся лично с вами, ваше величество. Он выступал супротив духа, царившего в правительственных кругах. Я знаю, какое наказание ожидает бунтовщиков в России… Поэтому молю не о справедливости, а о милосердии. Борис любит Россию, как любите ее и вы, ваше императорское величество. И он еще так молод…
– Не столь уж молод, чтобы скакать, обнаживши саблю, против моих солдат.
– Да, но он слишком молод, чтобы умереть.
– Если я помилую одного, мне придется помиловать и остальных. Я ведь, как-никак, хочу быть справедливым государем! – Николай отвернулся от девушки и медленно двинулся к камину. Замер, глядя на огоньки, вслушиваясь в веселое потрескивание дров. – И к тому же, у меня нет никакого влияния на исход процесса. Судьи вольны и независимы в своем решении.
– Но вы можете стать высшим судией России, отвергающим смерть и дарующим жизнь, – Ниночка заломила руки от отчаяния. Она вновь вспомнила свою последнюю встречу с Борисом, словно воочию его увидела, в разорванном мундире, в повязках с засохшими пятнами крови, увидела его бледное, заросшее щетиной лицо, ввалившиеся глаза, в коих ясно читалось, что он уж простился с жизнью.
– Ваше величество, – тихо сказала она. – Все, кого ныне именуют бунтовщиками, могли бы считаться изменниками вашего величества. Да они и есть изменники, конечно. А еще они – грешные сыны России, совершившие все то, что они совершили, веруя, что тем самым смогут послужить своей земле. Ни один из них не искал личной выгоды для себя.
– Я знаю, – Николай все еще стоял спиной к Ниночке. – Они и изменники, и патриоты своего отечества одновременно… Именно поэтому так тяжко выносить им приговор. Я люблю великую русскую душу нашу, но я не собираюсь сделаться жертвой сей души. – Он обернулся к девушке. Его красивое, точеное лицо скрывалось в тени, огня в камине не доставало, чтоб разглядеть игру мысли императора. – Благодарю вас, Нина Павловна, за то, что смог поговорить с вами.
То был конец аудиенции. Только пара слов, один-единственный дружеский взгляд… И возвращение в неизвестность, в волнение о Бориной судьбе.
