— Что же в ней хорошего, друг Симон?
— А то, что где банкир, там и денежки. Будет чем расплатиться с баварской сволочью. Но чтобы банкир был куртуазным, ха-ха-ха!
— Вы хоть предупреждайте, прежде чем ржать, — с досадой сказала Аэлис, обеими руками натягивая поводья шарахнувшегося иноходца. — Одного баварца, кстати, уже можно выгнать — теперь ведь Робер будет в страже!
— Это отродье по одному не разгонишь — вместе нанимались, вместе и уйдут. Иначе я давно уж спровадил бы самых зловредных…
Когда уже въехали в деревню, Аэлис спросила:
— Отец много с вас содрал за Робера?
— Да уж не продешевил! Но я ведь, мадам, тоже не дурак! Мессир мне давно кое-что задолжал, так что я просто сказал ему, что списываю парнишкин выкуп с его долга; этого он, конечно, не ожидал, его аж перекосило. Предвкушал небось, что я ему так и выложу новенькими флоринами!
— Вот уж не думала, мессир Симон, что вы такой скряга! — заметила Аэлис, сделав гримаску.
— Да вам-то не все равно?
— Отец на эти деньги собирался купить мне платье.
— Во-он оно что! Я не знал, мадам, да только к чему вам новое платье? Вы вон и в старом словно цветочек.
— Да это мое лучшее платье! — возмутилась Аэлис.
Симон хмыкнул.
— Надолго к Морелю?
— Побуду, пока вернетесь от кузнеца, но вы там не торопитесь.
— А скоро его и не уломаешь. Хочу, чтобы поработал в замке, — наш дурень обжегся и теперь не может взять в руки молотка. Деревенщина же наверняка станет отлынивать.
Аэлис ловко спрыгнула на землю и повела коня к дому священника. Тот вышел навстречу, подслеповато всматриваясь, кто приехал.
— А, это ты, дочь моя!
— Благословите, отец…
— In nomine Patris et Filii et Spiriti Sancti, benedictio. Domine sit tecum.[32] — Отец Морель перекрестил ее и ладонью коснулся головы.
— Робер дома?
— Да, в огороде. Ступай, я привяжу. — Кюре взял повод из ее рук. — Что нового в замке?
— Приехал отец, а я привезла Роберу отпускную — он теперь будет служить в замковой страже. Но вы не огорчайтесь, он будет приходить и к вам, а если будет занят, а вам что-нибудь понадобится, я всегда найду кого прислать из челяди.
— Не это меня беспокоит, я сам могу себя обслужить. Меня огорчает, что вы решили сделать из него солдата…
— Боже мой, да кем же ему еще быть! — рассмеялась Аэлис.
Пройдя через темные, прохладные сени, она распахнула заднюю дверь и зажмурилась от ударившего в глаза солнца. Сразу за домом начинались заросли чубушника, которым был обсажен огород; она нырнула в кусты, осторожно раздвигая ветки, густо усыпанные белыми, уже осыпающимися цветами, и тихо свистнула. Робер обернулся, встал, отряхивая руки от земли, и пошел к кустам.
— Ну, где ты там? — позвал он, нарочно глядя мимо нее, и вдруг, быстро обернувшись, схватил радостно завизжавшую Аэлис.
— Пусти, медведь! Чуть плечо не сломал! — Она стала тузить его кулаками, потом изловчилась и укусила за руку.
— Да ты одурела, что ли! У тебя зубы как у хорька!
— Впредь будет наука! И какой же вы противный, друг Робер, у меня, наверное, теперь все плечи в синяках. Идите сюда! — Она расстегнула верхние пуговки платья и оттянула вбок вырез ворота. — Посмотрите, мессир, есть синяки или нет?
— Нету ничего, — смущенно буркнул Робер.
— Ваше счастье! Ах нет, я думаю, на другом плече… Ну?..
— Отстань, нету у тебя никаких синяков. А ты чего сегодня такая нарядная? Даже цепь дедовскую надела!
— Значит, есть причина… — загадочно улыбнулась Аэлис, застегивая пуговки, потом приподняла тяжелую серебряную цепь с медальоном, на котором ярко белели три королевские лилии, с темным боевым клинком у подножья.
Она серьезно посмотрела Роберу в глаза и тихо спросила:
— Ты ведь знаешь историю этого медальона?
— Конечно. Он был подарен твоему деду по материнской линии, коннетаблю Филиппа Красивого, в память о его верном служении короне и самому королю.
— Да. Надеюсь, что и ты когда-нибудь будешь достоин такого подарка!.. Ну а пока вы не заслуживаете даже новости, которую я вам принесла. — Аэлис вздохнула и, застегнувшись, отцепила привешенную к поясу кожаную трубку, в каких возят документы. — Достаньте и прочтите, это касается вас.
Робер прочел и долго молчал. Затем, аккуратно свернув пергамен, снова вложил его в футляр. Аэлис почувствовала беспокойство:
— Что же ты молчишь?
— Я могу сказать лишь одно, — тихо ответил Робер. — Моя жизнь отныне принадлежит тебе, и дай бог, чтобы я смог доказать это делом.
— Сейчас проверим! Я хочу, чтобы ты поступил на службу в замок, в охрану. Согласен?
Он молчал, и ей показалось, что в глазах его мелькнуло смятение.
— Робер… что-то не так? Отвечай, когда тебя спрашивают!
— Я приду в замок, Аэлис. Если ты этого хочешь.
— Еще бы я не хотела этого! — просияла она. — Ах, какой сегодня счастливый день! Вот только если бы не эта пятница… Робер, я просто умираю с голоду!
Он глянул на нее удивленно.
— Ну, правда же, меня совсем замучили этим постом! Два раза в неделю, представляешь? Слушай, принеси мне чего-нибудь поесть, а?
— Поесть — тебе? — Робер растерялся. — Чем же я могу тебя угостить?
— Я ведь не фазана прошу! Неужто куска хлеба не найдется?
— Хлеб есть, только он черствый… Ну и еще вареные бобы.
— Глупый, я их обожаю!
Робер ушел, Аэлис села на приступок возле большого деревянного чана, в котором грелась на солнце вода для поливки огорода, и задумчиво проводила юношу взглядом. Какой из него получится рыцарь! А почему бы и нет? Симон тоже незнатного рода, а будь он честолюбив — вполне мог бы стать владетельным бароном…
— Садись сюда! — велела она, когда Робер вернулся с корзинкой и глиняным кувшином, и похлопала по приступку рядом с собой. — Ближе, ближе…
Робер, помедлив, сел, поставил корзинку и кувшин на землю, достал хлеб и деревянную миску.
— А в кувшине что? — заинтересовалась Аэлис. — Молоко?
— Какое же молоко в пятницу… Я тут захватил немного вина, подумал: может, ты захочешь, а то хлеб совсем черствый.
— Вино! — обрадовалась Аэлис. — Робер, ты прелесть, дома мне никогда не дают вина — позволяют только кларет. Это настоящее вино?
— Да, но… совсем простое.
— Какая разница? Любое вино, если мы выпьем его вместе, друг Робер, будет мне слаще королевского ипокраса.[33] Ты захватил кружку?
— Я захватил для тебя кубок отца Мореля — он пьет из него только на Рождество и на Пасху. А я выпью из кувшина.
— Нет, мы выпьем вместе, но сначала я поем. — Аэлис оторвала корку от краюхи хлеба и принялась уплетать из миски холодные бобы, от усердия помогая себе пальцами. — Мм, как вкусно…
