Ознакомительная версия.
И он сел у изголовья Лафоре.
– Как я понял в бытность мою у вас, причина отказа вашего отдать мне наследство моего отца, – продолжал Бо Франсуа, – проистекает от невыгодных сведений, собранных вами обо мне. Вы имеете доказательства, что незаконный сын Михаила Ладранжа был не кто другой, как так называемый, Франсуа Жиродо, приговоренный Дурдонским трибуналом за разные грешки к тридцатилетней работе в рудниках. Приобретенные вами удостоверения такого рода, не оставляют более никакого сомнения в том, что Франсуа Жиродо и Франсуа Готье -одна и та же личность; из уважения же к почтенному семейству, которое открытием этого обстоятельства будет обесчещено, вы свято храните это дело.
Кроме того, этот Франсуа Жиродо, по вашим расчетам, долженствовавший еще быть в тюрьме долгое время, оказывается совершенно свободным и, мало того, со всеми нужными документами является к вам, как сын покойного Михаила Ладранжа. Сначала вы его признали в этих правах и даже отрекомендовали его семействам Ладранж и Меревиль; но с тех пор, как сделали это новое открытие, вы отказываетесь выдать требуемые им у вас сто тысяч экю, так как объясняете себе: что Франсуа Готье под именем Жиродо был присужден к наказанию, влекущему за собой политическую смерть, то и не может наследовать имущества после отца, которое должно неминуемо перейти к Даниэлю Ладранж и Марии де Меревиль.
Ну скажите, любезнейший мой Лафоре, не точно ли я угадал обоюдное наше с вами положение? И теперь не было ли у вас целью поездки, кроме того, что привезти им деньги на их доли из наследства, также сообщить и об этом обстоятельстве моему могущественному братцу?
Нотариус невыносимо страдал и только с трудом мог выговорить:
– Это правда… но я вам отдам деньги… и… и ничего не скажу господину Ладранжу.
– Очень хорошо! Но неужели вы думаете, что я удовлетворюсь обещаниями или даже клятвой с вашей стороны? Предупреждаю вас, мне нужны более верные гарантии. Для начала, так как я подозреваю, что вы должны иметь, во-первых, акт, свидетельство о тождестве Франсуа Жиродо с Франсуа Готье, во-вторых, выписку из постановления Дурдонского трибунала об упомянутом Жиродо. Вы должны были взять все эти бумаги с собой, чтоб показать их моему дорогому родственнику, в приятной надежде, что, пользуясь своей властью, господин Ладранж велит меня тотчас же арестовать, что чрезвычайно упростило бы в его пользу дело о наследстве… Итак, господин Лафоре, мне нужны эти бумаги, где они у вас?
– У… у меня их нет, – пробормотал старик, конвульсивно двигаясь на своей постели.
– Они у вас, сударь! Я убежден в этом; правда, я не нашел их в вашем платье, которое я сейчас все тщательно пересмотрел; значит, вы их спрятали куда-нибудь, где они?
– Их у меня уже более нет… Может, они остались в том чемодане, отнятом у меня разбойниками на большой дороге.
– Лгун! Остановившие вас люди – моя шайка, и я сам открыл чемодан, где кроме белья и платья ничего не было. Разве вы не узнаете моего голоса? Ведь это я сказал вам: "мы еще увидимся", – и, как видите, я держу слово.
Лафоре чувствовал, что дрожь его усиливается, но не мог ничего выговорить.
– Мне кажется, господин Лафоре, что вы еще не знаете, – продолжал полушутя, с полуугрозой Франсуа, – на что я способен. А между тем, я уже сказал вам сейчас, что не далее сегодняшнего вечера я предводительствовал большой шайкой разбойников, от которой вы избавились только каким-то чудом; вследствие этого, не содрогнетесь ли вы при мысли, что находитесь со мной один в этой комнате, настолько уединенной от всего дома, что крика вашего никто не услышит, и поэтому вы находитесь в полной от меня зависимости.
Чересчур уж сильный страх развязал язык несчастному нотариусу.
– Берегитесь! Вы не посмеете в доме такого лица!
– Ба! – начал Бо Франсуа с презрительной улыбкой, – уж не думаете ли вы, что я боюсь этого гордеца Даниэля? Я его так запутал в свои сети, что когда между нами произойдет разрыв, то он не посмеет ни говорить, ни действовать против меня… Что касается до этого дома, то, уверяю вас, он в полной моей зависимости; мне стоит только отворить окно, и завтра же никого не будет в живых из здешних обитателей, да и от самого дома останется одна груда пепла…
На этот раз Лафоре испустил несколько слабых, бессвязных звуков.
Выведенный из терпения, Бо Франсуа начал уже с энергичной угрозой'
– Наконец, кончим ли мы? Тысячу чертей! Где бумаги? Мне их надобно сейчас же!…
Но он напрасно ждал звука, знака, который указал бы ему отыскиваемый предмет, нотариуса только конвульсивно подергивало, и он тихо стонал. Мег, взбешенный, уже занес руку, как вдруг явилось у него подозрение. Он наклонился к нотариусу и, сдернув с него одеяло, стал всматриваться ему в лицо; но так как в комнате было слишком темно, то он бросился, зажег свечу от лампады и возвратясь, поднес огонь к самому лицу Лафоре.
Тут он увидал и тотчас же понял несчастное положение, до которого довела старика усталость и сильное душевное потрясение. Лицо его было налито кровью, глаза вылезли из орбит, и заплетавшийся язык говорил о явном параличе. Бо Франсуа с минуту постоял, глядя на него, потом вдруг расхохотался.
– Апоплексический удар! – сказал он молодцевато. -Натуральная апоплексия; право, уж это слишком удачно! И можно сказать, любезнейший мой Лафоре, что вы в высшей степени обязательны, честное слово! Я ломаю себе голову и немало, как бы отделаться от вас, не возбудив подозрений, и вот вы сами, безо всякого побуждения с моей стороны, выводите меня из затруднения. Положительно невозможно быть любезнее!
Ужасное слово "апоплексия", казалось, достигло до оцепеневшего уже сознания умирающего, сверхъестественным усилием он овладел языком и медленно произнес:
– Доктора… помощи… пу-стить кровь!…
– Поздно уж! – флегматически ответил Бо Франсуа. -Впрочем, милый мой нотариус, ведь если бы вы сами не так ловко распорядились, то я вынужден бы был принять крайние и очень крутые меры; а потому уж лучше пусть все так обойдется! Что же касается до бумаг, то так как вы не хотите, или не можете говорить, то я постараюсь сам убедиться, не спрятали ли вы их где-нибудь здесь?
И он начал пересматривать все в комнате. Обшарив мебель, вторично пересмотрев все платье умирающего, он подошел к кровати, которую перерыл всю до нитки. Несчастный, казалось, уже не был в состоянии ни видеть, ни слышать, лежа совершенно неподвижно. Все члены туловища его уже вытянулись, между тем, в глазах иногда вспыхивал сознательный огонек, скоро долженствовавший совсем потухнуть.
Бо Франсуа окончил наконец свои бесполезные поиски.
Ознакомительная версия.
