Королевский порок - Эндрю Тэйлор

– Что это? – спросила Кэт, отложив карандаш. – Вы не могли бы положить эту штуку в другое место?

– Господин Милкот просил отдать ее вам, – ответил Марвуд. – Пусть она будет чем-то наподобие свадебного подарка. Шпага принадлежала вашему кузену. Лет ей немало, однако она изготовлена самим Клеменсом Хорном, – кажется, это означает, что она предмет мечтаний.

– Вы правы, – подтвердил Хэксби, вскинув голову при упоминании имени мастера. – Оружие его работы дорого стоит.

– Я вовсе не мечтаю об этой шпаге, – возразила Кэт. – Для кузена она была предметом гордости.

– В таком случае продайте ее, – посоветовал Марвуд.

Хэксби не без труда поднялся на ноги. Шаркая и на ходу расстегивая камзол, он направился в уборную.

Кэт дотронулась до ножен.

– Кожа до сих пор мокрая. Так и не высохла после колодца.

– Милкот сказал, что ножны придется заменить. От воды кожа разложилась.

Девушку бросило в дрожь.

– Я к этой вещи близко подходить не желаю. Прошу вас, сэр, заберите ее, чтобы я ее больше не видела.

– Как вам будет угодно.

– Вы были ко мне очень добры, – произнесла Кэт так резко, будто упрекала его. Девушка вдруг осознала, насколько привыкла воспринимать заботу Марвуда как должное, а ведь он так много для нее сделал! – Я вам благодарна.

– Пустяки, – буркнул Марвуд.

Хэксби скрылся в уборной и закрыл за собой дверь. Послышался скрежет задвижки. Будущий супруг Кэт не любил, чтобы его беспокоили, когда он пытался опорожнить свой вялый кишечник.

Кэт шагнула ближе к Марвуду.

– Вы его видели? Как он?

– Милкот? Настолько хорошо, насколько возможно в таком положении. Его держат отдельно от других приговоренных, для него это уже счастье. Милкот ждет, когда ему сообщат дату казни.

– По-своему он человек неплохой, – заметила Кэт. – Порядочный, храбрый. И хозяину, и королю служил на совесть. К тому же он был вовсе не обязан признаваться в убийствах.

– А еще он содомит, – резко и сурово прибавил Марвуд.

Его тон вывел Кэт из себя.

– А мой кузен Эдвард был насильником. Жестоким человеком. Шантажистом. Вором. Он убил бы меня при малейшей возможности. Неужели вы и вправду считаете, будто Милкот хуже Эдварда Олдерли?

– Может быть, и нет. Но вы же не станете отрицать, что поведение Милкота противоречит природе и нарушает законы – как Божьи, так и человеческие.

– Откуда вы знаете?

– Содомия – грех и преступление. Это всем известно.

– А если никто никому не причиняет вреда и все совершается по обоюдному желанию?

– Вы что же, спорите с Библией? – Марвуд запнулся. – И английские законы, по-вашему, ошибочны?

– Может, и ошибочны. Что ж тут такого? – Кэт почувствовала, что собеседник уже не на твердой почве. – К тому же ошибается не Библия, а люди, которые нарочно толкуют ее так, чтобы оправдать жестокие законы.

– Милкот убил и вашего кузена, и Горса. Разве он не заслуживает казни за одни только эти преступления?

– Мы сейчас о другом, – сердито возразила Кэт.

– Да вы просто сумасбродка.

Марвуд отвернулся и стал заворачивать шпагу в плащ.

– Оказывается, вы такой же, как и все, – выпалила Кэт. Они сами не заметили, что спорили уже не из-за Милкота. – Я думала, вы другой, но я ошибалась. Вы плетете интриги и строите козни не хуже остальных. Ваша жизнь крутится вокруг господина Уильямсона и господина Чиффинча. Все прикидываете, как им услужить и что они сделают для вас взамен. От вас только и слышно: лорд такой-то, герцог такой-то! Бегаете от одного к другому и шепчете им на ухо секреты. Вас волнует только, что сказал вам король во время последней аудиенции. А еще ваш дом в Савое, слуги и этот глупый новый парик. Я не знаю даже, насколько искренна ваша доброта ко мне. Готова поспорить, вы и тут преследуете свои интересы.

Кэт замолчала, переводя дух. Она сама не ожидала от себя такой гневной вспышки.

– Зачем вам выходить за Хэксби? – вдруг спросил Марвуд.

– А вам какое дело? Я распоряжаюсь своей жизнью так, как считаю нужным. Я решила, что стану его женой, значит так тому и быть. И на это у меня есть две самые весомые причины на свете: во-первых, я очень уважаю господина Хэксби, а во-вторых, для нас обоих это благоразумный шаг.

– Благоразумный?

Марвуд побледнел, и шрамы на левой стороне его лица сразу проступили четче.

– Именно. Кстати, о благоразумии. Вы в последнее время виделись с моей тетей?

– Да. – Марвуд попятился так, будто Кэт хотела его ударить. – Но…

– Советую держаться от нее подальше. – Кэт одновременно хотела и побольнее задеть Марвуда, и помочь ему. – Неужели сами не понимаете? Эта леди с фарфоровым личиком – та еще змея, рано или поздно она отравляет все, к чему прикасается. Ее яд погубит и вас, если уже не погубил.

Марвуд поморщился:

– Благодарю за совет, однако вы напрасно тревожитесь. Будьте любезны, попрощайтесь за меня с господином Хэксби.

Марвуд взял сверток и отвесил поклон. Остановившись в дверях, он оглянулся.

– Вы сказали, что ножны до сих пор мокрые после колодца. Но как вы узнали, что в тот роковой день на поясе Олдерли была именно эта шпага, ведь у вашего кузена их несколько? И почему вы так уверены, что ножны побывали в колодце? Откуда…

Марвуд умолк. С улицы доносился обычный шум. Из уборной раздался низкий стон Хэксби, являвшийся выражением то ли боли, то ли удовольствия.

От гнева Кэт не осталось и следа.

Девушка произнесла:

– Я подумала… просто предположила, что… эти ножны висели у Эдварда на поясе, когда он…

Они с Марвудом долго глядели друг на друга. Затем он, ни слова не говоря, отвернулся и поднял щеколду. Когда Марвуд ушел, Кэт направилась в свою каморку. Слова – вещь опасная, и воспоминания тоже. Девушка легла на кровать и уставилась в стену. На глаза навернулись слезы. Кэт старалась ни о чем не думать и гнала от себя все до единой мысли.

Джорджа Милкота повесили 7 октября вместе с восемью другими приговоренными к смерти преступниками. Это был понедельник – казни чаще всего проводили именно в этот день недели. Осуществление правосудия стоит денег. Когда позволяли обстоятельства, власти предпочитали экономить за счет масштабов: гораздо практичнее вешать как можно больше преступников за одну церемонию. К тому же любая публичная казнь собирает многолюдные и зачастую буйные толпы, отчего лондонские улицы оказываются запружены еще больше обычного, а это, в свою очередь, не