Шарлотта Лин - Мэри Роуз

Когда она вошла в переулок, Энтони опустился на колено. Сильвестр с облегчением последовал его примеру. Таким образом они в последний раз выказали уважение королеве — единственные люди, стоявшие на коленях в толпе зевак, жадно вытягивавших шеи. Анна шла не останавливаясь. И только на ступеньках лестницы она на мгновение повернулась и бросила на него взгляд.

Какой-то миг Сильвестр колебался, смотреть ли, — как колебался в доках Портсмута и в темнице Клинк. Но смотрел. Потом он не мог вспомнить, что говорила Анна, но голос ее казался ему очаровательным. Все произошло невероятно быстро. Она опустилась на колени, но ей не пришлось наклоняться и класть голову на плаху. Один из слуг завязал ей платком глаза, французский палач замахнулся. Лишь негромко свистнул меч, и все было кончено. Голова Анны упала на солому, развязался чепец, и пушки вдоль Темзы возвестили о том, что нет больше великой шлюхи.

Сильвестр пришел в себя только тогда, когда уже сидел в барке вместе с обнимавшим его Энтони, а они подплывали к причалу у Суон-хаус. Он хныкал, как маленький ребенок, не мог дышать от всхлипов и соплей.

Энтони вытер ему нос рукавом своего красивого жакета, затем помог подняться по сходням и повел к дому, в огород за выкрашенным зеленой краской забором. Сильвестр взвыл, словно раненый зверь.

Энтони сомкнул руки у него за спиной и обнимал его, пока Сильвестр плакал навзрыд. Наконец всхлипывания прекратились — хотя бы ради того, чтобы перевести дух. Энтони вытер ему нос другим рукавом.

— Я никогда не пойму, как ты можешь быть таким храбрым, — хриплым голосом произнес Сильвестр. — А я такой размазней.

— А я никогда не пойму, почему можно называть храбрым человека, который не обращает на жизнь особого внимания, — ответил Энтони. — А человека, который упорствует и умом, и сердцем, — обвинять в отсутствии мужества.

А потом он сделал то, чего никогда прежде не делал, хотя так поступают многие мужчины: он поцеловал Сильвестра в обе щеки.

— Мне нужно уехать сегодня.

— Куда?

— В пролив. Но я не могу бросить тебя здесь одного.

— Придется! — воскликнул Сильвестр, хотя при мысли о том, что нужно расстаться с Энтони, ему сделалось дурно. — Анна сказала, что мы ни в коем случае не должны злить короля. Так что ты больше не можешь оттягивать с отъездом, я не хочу, чтобы он выместил свой гнев на тебе.

— Он это уже сделал, — равнодушно ответил Энтони.

— Он запретил тебе сделать «Мэри Роуз» мореходной?

— Забудь об этом, Сильвестр. — Энтони поднял меч, подпоясался и вдруг показался Сильвестру еще более взрослым, чем обычно. — Я возьму тебя с собой. Побудешь несколько дней на борту моего корабля, а потом, при ближайшей возможности, я отвезу тебя в Портсмут.

— Но король…

— Не выдумывай, — заявил Энтони и пожал плечами. — Неужели король может значить для меня больше, чем ты? Я тебя здесь не брошу.

«Я люблю этого человека, — подумал Энтони, чувствуя, как его накрывает волна облегчения. — Что бы я ни испытывал по отношению к его пепельноволосой девушке, я никогда не причиню ему боли».

Голоса уносились ввысь вместе с пламенем и струйками дыма. С тех пор как Роберт перестал получать доходы от своей должности смотрителя флота, расходы на содержание городского дома стали ему не по карману. Он понимал, что рано или поздно будет вынужден продать имение, и, к собственному огромному удивлению, мысль об этом не вызвала в душе никакого волнения, оставив его совершенно равнодушным. Когда-то он приехал сюда, чтобы тянуться к звездам, но к чему бы он ни прикасался, все обращалось в прах.

Для начала он сильно сократил количество слуг, оставив лишь самых необходимых. И теперь горстка грустных людей стояла у большого костра в его дворе и вслед за капелланом пела «Te Deum»:

Свыше был спущен приказ, что по всей стране во всяком дворянском доме нужно зажечь такой костер и запеть «Te Deum», чтобы отметить счастье, снизошедшее на Англию. Милость Божья, на которую никто уже не смел надеяться. Слабые голоса Робертовой челяди соединились в ликующих строках прославления:

Сын. Спустя вот уже почти тридцать лет, полных надежд и отчаяния, после разрыва с Римом, после развода с одной королевой и обезглавливания второй, король Англии наконец получил столь желанного сына. Его третья жена Джейн, бесцветная сестра братьев Сеймур, входивших в число влиятельных прихвостней Кромвеля, исполнила величайшее желание Генриха Тюдора.

«Мне следовало бы радоваться», — думал Роберт. Вся страна отзывалась радостью. С рождением принца должно было воцариться спокойствие, чтобы могли укрепиться реформы, которые удалось отстоять кровью и слезами. Шпионы вытащили Тиндейла из укрытия в Антверпене и сожгли, но его перевод Нового Завета был включен в издание английской Библии, одобренное королем. Кроме того, при архиепископе Кранмере вышли канонические тексты, упрощавшие путь к свободе вероисповедания и мышления.

Может быть, Джейн Сеймур и была набожной католичкой, но она подчинялась воле своих братьев, а те были реформаторами. Дело двигалось. Поводов для радости было множество.

Однако голос, которым Роберт пытался убедить в этом себя, был слаб, как и затянутый слугами «Te Deum». Если он и обладал когда-то способностью радоваться за другого человека, то он утратил ее. Да и с чего ему радоваться счастью другого мужчины? Хоть один мужчина дал ему возможность испытать собственное? Хоть кто-то, кроме хрупкого, острого на язык парня из Портсмута, который утверждал, что не может быть другом Роберту и в следующий же миг помог ему обрести величайшее в жизни счастье? «Благодаря ему я смог жениться на своем ангеле. Благодаря ему мной хотя бы мгновение восхищался король, а мечта о владычестве Англии над морями была близка как никогда».

Он дурно отплатил молодому человеку за дружбу, и в наказание за это его собственное счастье тоже рухнуло. Джеральдина не скрывала своего презрения. После той пощечины Роберт сделал все, чтобы она простила его. Обсыпал ее подарками, наделал долгов, чтобы одеть ее, как королеву, но она недвусмысленно дала понять, что осталась с ним только ради того, чтобы не вовлекать в скандал собственную семью. С тех пор она никогда больше не делила с ним постель, избегала, как только могла, прикрываясь своими обязанностями при дворе, в то время как самому ему доступ туда был практически заказан. Если же ей приходилось провести ночь с ним под одной крышей, она удалялась в собственные покои.