была маленькой девочкой. У меня так и не было возможности попрощаться с ней. Не проходит и дня, чтобы я не думала о ней и не хотела бы увидеть ее снова ... хотя бы раз.
- ‘Я чувствую то же самое,’ сказала Вангари. - Пожалуйста, Бенджамин ... Ты же знаешь, я не помирилась с отцом. Он снится мне все время. Мы снова вместе, как отец и дочь, как в старые добрые времена. Потом я просыпаюсь, а он ушел, и я знаю, что никогда, никогда не смогу сказать ему, что люблю его, или услышать, как он говорит, что любит меня, и это разбивает мне сердце. У тебя есть шанс ... - Она взяла мужа за руку, и в ее глазах стояли слезы. - Я умоляю тебя ... иди к своему отцу.
Бенджамин опустил голову. - Он не хочет меня видеть.
- ‘О, ради всего святого, Бенджамин! - воскликнула Шафран. - Повзрослей. Будь мужчиной. Если Маниоро сойдет в могилу, а ты не попытаешься его увидеть, ты себе этого не простишь. И я тебя тоже не прощу!
- Ну? - спросила Шафран, когда Бенджамина и Вангари провели в гостиную Поместья, где их ждали она, Герхард, Леон и Гарриет. - ‘Что случилось?
Глаза Бенджамина были похожи на два озера печали. Вангари вцепилась в него, как будто он мог упасть. Наконец он заговорил:
- ‘Мой отец видел меня.
- ‘О, слава Богу! - воскликнула Шафран и подошла к Бенджамину, чтобы обнять его.
Он поднял руку. - Подожди, это еще не все ...
Шафран сдержалась.
- ‘Я осмотрел своего отца, - продолжал Бенджамин. - Мне удалось поставить предварительный диагноз. В идеале за этим следовало бы проследить с помощью анализов крови и рентгеновских снимков. Но я могу с достаточной степенью уверенности сказать, что у пациента – моего отца – рак печени. Болезнь, кажется, прогрессирует до такой степени, что лекарство ... - Он покачал головой. - Ах, что я говорю? От рака печени нет лекарства.
- Как долго? .. - спросила Шафран.
- Я не знаю. Это может занять несколько месяцев, а может и дней. Бенджамин посмотрел на Леона. - Можно мне стакан виски, пожалуйста?
- Мой дорогой мальчик, конечно, - сказал Леон. - ’Я должен был оставить его ждать тебя.
Он щедро налил себе, добавил льда и протянул стакан Бенджамину. Бенджамин осушил половину стакана и позволил ему успокоить нервы.
- Мой отец хочет вернуться на гору Лонсоне, чтобы быть ближе к духу моей бабушки. Я пойду с ним.
- О, я так рада, - сказала Шафран, и это была хорошая новость, а не плохая, которая заставила ее плакать.
– Мой отец возьмет с собой в горы только своих жен и детей, но он хотел бы увидеть вас – всех вас-прежде чем уедет ... Вас больше всего, сэр.
- ‘Конечно, - сказал Леон. - Пойдем к нему сейчас?
- Нет, он спит. Но утром ...
- Конечно, мы так и сделаем. И, возможно, мы сможем увидеть его еще не один раз, знаешь ли ... до того, как он отправится в путь.
- Я уверен, что это будет возможно.
Леон считал своим долгом сохранять спокойствие и невозмутимость даже перед лицом плохих новостей. Он поддерживал видимость на протяжении всего ужина. После этого он был внимательным хозяином, когда предложил Бенджамину и Вангари остаться на ночь.
- ‘Гарриет, дорогая, не могла бы ты попросить Табиту приготовить одну из свободных комнат?
- ‘Не нужно, дорогой, - ответила Гарриет. - Табита держит их всех в идеальной готовности, на всякий случай.
- Превосходно. Как насчет тебя, Саффи? Поздновато вам с Герхардом отправляться в Кресту.
- Все в порядке, папа, детям и персоналу сказали, что мы, возможно, не вернемся до завтра.
- Тогда я предлагаю лечь спать. Мы можем собраться за завтраком и составить план на день.
Леон поднялся наверх, умылся, разделся и лег в постель. Он положил голову на грудь Гарриет и позволил ей обнять себя, безудержно рыдая при мысли о потере любимого брата.
***
Специальный констебль Квентин Де Ланси владел фермой недалеко от Ньери, к востоку от Абердаров, холмов, где базировалась основная часть сил Мау-Мау. Но центр досмотра, в который его перевели, находился на нижних склонах на дальней стороне холмов, на западе. Каждый вечер возвращаться домой было далеко, поэтому в течение первых нескольких месяцев чрезвычайной ситуации у него не было другого выбора, кроме как проводить каждую буднюю ночь в помещениях белых офицеров в полицейском участке недалеко от центра.
Его комната была маленькой, плохо проветриваемой и обставленной кроватью, столом и ночным горшком. Это скудное жилье усилило чувство несправедливости Де Ланси. Это доказывало, что после всего, что он сделал, люди, которые управляли Кенией, относились к таким людям, как он, как будто они были не лучше чернокожих. Обида разъедала его душу. Он лежал без сна по ночам, в то время как насекомые жужжали и порхали вокруг крошечной спальни, придумывая способы отомстить тем, кто смотрел на него сверху вниз.
В довершение к убеждению Де Ланси в том, что ему пришлось нелегко, его верному слуге Джосайе Этигири негде было спать, так что впервые за тридцать лет у него не было личного слуги, чтобы позаботиться о его нуждах. Джосайя остался на ферме с женой Де Ланси, Пруденс. Она была в ужасе, живя в сельской местности без мужа, который защищал бы ее от дикарей, которые, как она воображала, прятались за каждым кустом. Вскоре она угрожала покинуть Кению и вернуться в Англию, чтобы остаться со своей престарелой матерью.
Де Ланси решил свои проблемы, реквизировав ферму примерно в миле от лагеря, где они с Пруденс могли бы жить.
- "Это достаточно близко к нашим парням, чтобы быть в безопасности, но достаточно далеко, чтобы я не чувствовал запаха черных",-сказал он своим приятелям-единомышленникам, когда нашел время посетить клуб Мутайга.
Зная, что он станет мишенью для Мау-Мау, Де Ланси приказал соорудить вокруг дома частокол из толстых заостренных бревен высотой в восемь футов. Ворота, сложенные из тех же бревен, на ночь запирались тяжелым деревянным засовом.
- Даже таран не смог бы сдвинуть
