Я говорил себе, что он еще совсем юн; что он Утеров сын и только что от своей первой женщины и его распирает новая, мужская гордость. Я говорил себе, что глупо было надеяться на ответную любовь, мальчик платил мне, как и я – моему наставнику Галапасу, всего лишь простой привязанностью, приправленной толикой страха. Все это и еще многое другое говорил я себе, и к тому времени, когда Артур возвратился, я уже сидел, спокойно поджидая его, у стола, на котором стояли два полных кубка с вином. Он, ни слова не говоря, взял один, отошел с ним в дальний конец комнаты и сел на край моей кровати. Умываясь, он намочил даже волосы, и мокрые пряди липли ко лбу. Халат он сменил на дневную одежду и в короткой рубахе, без плаща и без лат, снова стал мальчиком, тем Артуром, что резвился все лето в Диком лесу.
Я тщательно обдумал, с чего начинать разговор, но сейчас никакие слова не шли мне на ум. Молчание прервал Артур. Он не глядел на меня, а крутил в ладонях кубок, взбалтывая в нем вино, будто важнее этого не было ничего на свете. Потом ровно и отчетливо проговорил, словно тем самым все объяснялось, и действительно все встало на свои места:
– Я думал, что ты – мои отец.
Так выходишь на поединок, и вдруг оказывается, что твой противник и меч в его руке просто примерещились тебе, и в тот же миг почва уходит у тебя из-под ног, как топь на болоте. Я лихорадочно собирал разбежавшиеся мысли.
Нет, он дарил мне почтение и любовь, этот мальчик, мне посчастливилось внушить их ему, – впрочем, всякий отец должен сам заслужить любовь и почтение сына. Но я вдруг понял и многое другое. Мне стала понятна та готовность, та уверенность в добром приеме, с какой он всегда ехал ко мне, хотя, казалось бы, одному только Эктору должны были принадлежать по праву его чувства. И точно золотое рассветное небо в разрыве серых туч за окном, мне вдруг раскрылось то ослепительное предвкушение, с каким он ехал со мной в Лугуваллиум. Я вспомнил мои собственные неустанные детские поиски отца и как я готов был видеть его во всяком мужчине, который взглядывал на мою мать. Артуру приходилось полагаться на слово приемных родителей в том, что он побочный сын благородного отца, и надеяться на обещанное признание, «когда он вырастет и облачится в латы». Как свойственно детям, он говорил мало, но ждал и мечтал все время – так же ждал и мечтал когда-то и я. И в разгар этих его неотступных ожиданий явился я, окруженный некой тайной и с видом человека, как говорил Ральф, привыкшего к почтительному обращению и одержимого высшей целью. Мальчик мог заметить внешнее сходство между нами, а вернее, кто-нибудь, например Бедуир, обратил на это его внимание. И, сделав собственные выводы, он продолжал ждать наготове со своей любовью, со своим сыновним послушанием и доверием на будущие времена. Потом появился меч – дар, как ему казалось, от меня. И сразу вслед за этим – открытие, что я сын Амброзия Мерлин, герой бессчетных легенд, рассказываемых у каждого очага. Пусть и побочный сын, но он вдруг нашел самого себя и узнал, что в нем течет кровь королей.
Он поехал со мной ко двору в Лугуваллиум, считая себя внуком Амброзия и внучатым племянником Утера Пендрагона. Из этого сознания родилась его отвага в бою. Он, верно, думал, что из-за этого и Утер бросил ему меч, что в отсутствие наследного принца он пусть и побочный сын, но все же оказался ближайшим по крови к королю. И он возглавил наступление и принял на себя после этого обязанности и почести, по праву принадлежащие принцу.
Объяснилось также и то, почему ему не приходило в голову заподозрить, что, может быть, он и есть «пропавший принц». Любопытные взгляды и почтительные перешептывания он приписывал тому, что в нем видят моего сына. А про наследника верховного престола он, как и в стране, слышал, что тот будто бы находится где-то при иноземном дворе, и раз навсегда в это поверил. Решив, что его место в жизни найдено, он просто перестал об этом думать. Он – сын Мерлина, от королевских кровей, и приобщен через меня к самому средоточию королевской власти. И вдруг жестоко, как ему, наверное, представилось, его лишают всего: надежды, славы, будущего, о котором он мечтал, и даже найденного наконец отца. Я, проживший детство бастардом и ничьим сыном, отлично знал, каково это для юного сердца; Эктор, пытаясь оберечь Артура от всяких страданий, посулил ему в будущем признание благородных родителей, но откуда мне было догадаться, что этого признания он, веря и любя, ждал от меня?
– Даже имя у нас одно, ведь верно? – понуро и виновато пояснил он, слышать это мне было еще горше, чем прежнюю его грубость.
Если я и не в силах поправить того, что случилось, по крайней мере я могу исцелить его уязвленную гордость. Скоро и так все будет поставлено на свои места, но пусть он узнает тайну безотлагательно, сейчас. Я много раз размышлял о том, как бы я повел разговор, если бы он был поручен мне. Но теперь я сказал, что есть, без обиняков:
– Мы носим одно имя, потому что мы и впрямь родные друг другу. Ты не сын мне, но мы с тобой кузены. Ты, как и я, внук Констанция и потомок императора Максима. Твое настоящее имя – Артур, и ты законный сын верховного короля и королевы его Игрейны.
Я думал, что молчание на этот раз продлится вечно. При первых моих словах он поднял глаза от вина и так остался, устремив взгляд на меня. Брови сведены, точно глухой старается что-то расслышать. По лицу растекается краска, будто красное пятно на белом холсте, рот приоткрылся. Но вот он аккуратно поставил кубок, поднялся с моей кровати, подошел и встал рядом со мной у окна, упершись, как недавно я, ладонями в подоконник и высунувшись по пояс наружу.
Прилетела пичуга, села на ветку над его головой и запела. Небо померкло, сделалось бледно-зеленым, потом тускло-лиловым, по нему поплыли легкие хлопья облаков. А он все стоял, стоял и я, выжидая, без слов, без движения.
Наконец, не поворачивая головы, он проговорил, обращаясь к поющей пичуге:
– Зачем же было так? Четырнадцать лет. Почему не на своем месте?
И тогда я смог рассказать ему все. Начал с видения, которое было у Амброзия, а с ним и у меня: все земли, от Думнонии до Лотиана и от Дифеда до Рутупий, объединены под властью одного короля; романо-британцы, кельты и верные федераты сражаются вместе за то, чтобы оградить Британию от Черного потопа, залившего всю Империю, – более практичный и умеренный вариант имперского «сна Максима», приспособленный к обстановке и переданный от деда к отцу и внушенный мне моим наставником – или богом, избравшим меня своим слугой. Рассказал о смерти Амброзия, после которого не осталось других сыновей, и о запутанной путеводной нити, которую бог вложил мне в руки и повелел следовать ей. О внезапной страсти короля Утера к Игрейне, жене герцога Корнуолла, и о том, как я содействовал их союзу, ибо мне было открыто богом, что от этого союза родится следующий король Британии. О смерти Горлойса и о раскаянии Утера, хоть и смешанном с облегчением – ведь эта смерть была ему очень кстати, но во всеуслышанье он от нее открестился и решительно отмежевался; о нашем с Ральфом изгнании вследствие всего этого и о том, как Утер хотел отказаться от собственного сына, зачатого при таких обстоятельствах. Как в конечном счете гордость и здравый смысл возобладали и младенец был передан мне, дабы я берег его в первые, немирные, годы Утерова царствования, но потом собственная болезнь и возросшая сила его врагов побудили короля и дальше держать ребенка в тайном месте. Кое о чем я промолчал: не стал рассказывать Артуру о величии, страданиях и славе, открывшихся мне в его будущем; не обмолвился и о бессилии Утера и о том, как он мечтал о втором сыне, чтобы заменить им тинтагельского «бастарда», – это все было Утеровы тайны, и ему уже недолго оставалось их хранить.
