Тут же с барка спустили шлюпку, и человек в черном плаще и камзоле спустился на ее кормовой настил. Когда шлюпка подплыла поближе, Коффин смог различить незнакомца: седобородый, лицо покрыто густым загаром и для своих довольно преклонных лет держится удивительно прямо.
— Эй, на борту! — прокричал незнакомец. — Прошу разрешения подняться на флагман.
Хотя его платье было типично испанским, а экипаж не говорил по-английски, в этом оклике явно прозвучали модуляции выходца из восточного Райдинга. Поднявшись на борт, незнакомец прошествовал мимо кучки капитанов, ожидающих свои шлюпки, что позволило Коффину увидеть его вблизи и решить, что более грустных глаз он еще не встречал, что тонкое продолговатое лицо незнакомца все в жестких морщинах.
Дрейк, спустившийся на палубу из своей каюты, чтобы осмотреть особенно редкостный ящик с серебром, ответил на низкий поклон старика любезным взмахом руки, а потом справился о его деле.
— Цель моего визита, сэр Френсис, двоякая. Во-первых, я хочу предложить нашей милостивой королеве свои услуги и судно со всеми его припасами.
Соломенно-желтая бровь адмирала озадаченно приподнялась.
— Нашей королеве? По-моему, вы только что прибыли с берега. И уж конечно во всей Испании нет истинных англичан, пребывающих на свободе.
Будто высеченное из камня лицо старика с пергаментным оттенком кожи чуть залилось румянцем.
— Меня не преследовали, ваше превосходительство. Я католик.
От сердечной улыбки Дрейка не осталось и следа.
— Католик! Тогда, приятель, что вам тут надо?
Незнакомец гордо вскинул седую голову.
— Я здесь, чтобы бороться против самого греховного, самого безжалостного правителя со времен царя Ирода.
— Кого вы имеете в виду? Короля Филиппа Испанского? — Враждебность Золотого адмирала пошла на убыль.
— Да. Всего лишь три дня назад я своими собственными глазами видел приказ, написанный в Эскуриале, в котором говорилось, что, когда поход на Англию закончится ее завоеванием, ни один протестант мужского пола в возрасте свыше семи лет не должен избежать казни.
По заваленной трофеями палубе пронесся сердитый гул голосов. Губы Дрейка сложились в узкую жесткую полоску.
— Вы в этом уверены?
Человек в черном плаще учтиво поклонился.
— Иначе меня бы здесь не было. До той минуты я мыслил себя прежде всего католиком, затем уже англичанином. Но после прочтения того приказа, сэр, я изменил свое мнение на противоположное. Я прошу только об одном: позвольте мне, моему кораблю и моим домочадцам идти вместе с вами. Поверьте, я послужу вам всеми своими силами и способностями, если вы одолжите людей для управления моим «Сан-Марко». Пожалуйста, я готов изменить его название на любое, которое вы предложите.
Дрейк пристально вгляделся в своего посетителя, не переставая подергивать себя за остроконечную маленькую бородку.
— Что ж, сэр, я над этим подумаю. Ваше имя и положение?
— До сего дня я был купцом в Санта-Катерине и Кадисе, торговал по лицензии с испанскими владениями в Карибском море, большей частью с городом, — тут губы незнакомца тронула невеселая улыбка, — который в прошлом году стал и вам очень хорошо известен.
— С Картахеной?
— Нет, ваше превосходительство. Я имею в виду Санто-Доминго. Там ваш набег ополовинил мои богатства и стоил жизни многих близких и дорогих мне людей.
— Вот как? — Дрейк прикрыл свои небольшие ярко-голубые глаза. — От войны всегда кто-нибудь да страдает. Ваше имя?
— Ричард Кэткарт, — отвечал человек в темном дублете, и Хьюберту Коффину показалось, что палуба закачалась у него под ногами. — Я должен бы сообщить вашему превосходительству кое-какие сведения наедине, — продолжал этот грустный, с чувством собственного достоинства человек. Хьюберт подался было вперед, но Дрейк уже ступил ногой на лестницу юта со словами:
— Ну что ж, дорогой мастер Кэткарт, посмотрим, что за сведения вы мне сообщите по секрету.
Впоследствии, и довольно скоро, офицер и простые матросы эскадры Дрейка узнали, что только благодаря доброй воле Ричарда Кэткарта стал возможным захват большого португальского судна «Сан-Фелипе»с сокровищами на борту. Когда месяца два спустя его доставили в английский порт, в сейфах его оказалось состояние ценностью около миллиона фунтов![65]
Сгорая от нетерпения, Хьюберт походил по палубе, затем, пытаясь узнать, что происходит, окликнул «Сан-Марко», но не получил никакого удовлетворительного разъяснения. Темнолицые матросы на барке Кэткарта только глазели в испуге с вытаращенными глазами на эти мрачные военные корабли англичан, стоявшие повсюду, и на бесполезные призовые суда, которые либо пускали на дно, либо поджигали, чтобы они, дрейфуя, уткнулись в берег около эль-Диаман или сели на рифы, называвшиеся Лас-Пуэркас.
Свет от полыхавшего галиона маркиза Санта-Крус и прочих пылающих остатков, отнесенных приливом к полуразрушенному второстепенному порту Санта-Мария, окрашивал снизу в оранжево-красный цвет висящие над гаванью Кадиса клубы дыма.
На баке барка с прежним названием «Сан-Марко», которому теперь предстояло именоваться «Розмари», английские матросы и йонкеры, временно командированные для управления им, пили, плясали, громко распевали непристойные баллады, празднуя перевод из тесных и зловонных жилищ на борту военного корабля на это просторное и относительно чистенькое купеческое судно.
Огни горели на всех кораблях английской эскадры: нужно было еще наложить доски на проломленные деревянные борта, залатать пробоины и кое-где пропустить новые канаты в такелаже. Более чем на дюжине судов, оставленных для пользы Англии, замечалась особенно бурная активность: их новые экипажи усердно трудились, знакомясь с непривычной для них оснасткой.
На сиденье, установленном с подветренной стороны треугольной бизани барка, Розмари Кэткарт прислонилась спиной к сложенному парусу, и ее нежный профиль в свете трескучих пожаров окрашивался попеременно то в желтый, то в красный, то в розовый цвет. Ее пальчики, скрюченные в загорелой руке молодого Коффина, наконец расслабились. Она говорила довольно низким глубоким и мягким голосом:
— Да, Хьюберт, просто в голове не укладывается, что столько всего могло произойти за одну неделю. Каких-то семь дней назад папа из кожи вон лез, оснащая флотилию маркиза Санта-Крус… — Она не договорила, обратив к нему свои губы еще за одним поцелуем. — Никогда не забуду той ночи, когда папа вернулся домой после оглашения того позорного приказа, когда он услышал, что его одобрил и похвалил сам архиепископ.
