— Ничего, — утешила его Ливия. — Всему свой черед. У гидры, которая хотела сожрать нас, было три головы. Одна — мятеж в Далмации — уже отрублена. Обещаю, что скоро, очень скоро мы справимся и со второй — этим рабом-самозванцем. Ну, а потом придет черед германского бунта.
— Самозванец, — протянул Тиберий. — Уж при мне можно и не притворяться. Ты прекрасно знаешь, что это настоящий Агриппа Постум. Вот и Фрасилл говорит...
— А в этом мы скоро убедимся, — весело сказала Ливия. — Потерпи еще немного...
— Не понимаю... — подозрительно начал Тиберий и вдруг умолк, глядя на дверь.
В проем заглянуло лицо номенклатора.
— Госпожа, — сказал он с почтением. — Там прибыл конвой с арестованным.
— Отлично! — воскликнула императрица, потирая руки. — Ну, что я говорила! Ведите его сюда, только прикройте ему лицо, чтобы никто не видел.
Она с победоносной улыбкой уселась в кресло и скрестила руки на груди.
— Сейчас посмотрим... — бормотала она, скаля острые желтоватые зубы.
Тиберий непонимающе смотрел на мать и с сомнением качал головой. Один Фрасилл сохранял полное спокойствие. Он даже не взглянул на дверь, поигрывая своим ожерельем.
Наконец, в коридоре загрохотали шаги солдат, и конвой втолкнул в комнату закутанного в плащ человека.
— Это тот, кого вы арестовали по моему приказу? — весело спросила Ливия. — Отлично, получите награду. Центурион, открой его лицо!
Офицер резким движением сдернул ткань. Арестованный встряхнул головой и смело встретил взгляд Ливии.
— Это не он! — воскликнула императрица, вскакивая на ноги. — Кого вы мне привели, болваны?
Преторианцы нерешительно затоптались на месте. Вдруг позади них послышался смущенный кашель, и показался Никомед. Грек был бледен и прикрывал ладонью заплывший глаз.
Это Корникс подкараулил его в коридоре и врезал пару раз по физиономии уроженца Халкедона. А занятые арестованным и своим раненым товарищем солдаты не обратили внимания на жалобы доносчика и не стали мстить за нанесенную ему обиду.
— Позволь сказать, почтеннейшая госпожа, — заблеял грек. — Мы все сделали, как ты приказала, но тот человек успел скрыться. А все потому, что он, — Никомед указал на Сабина, — помог ему. И он сам, и его слуга — изменники...
— Помолчи, — оборвала его Ливия и посмотрела на арестованного, чуть прищурив глаза. — Кто ты?
Тот открыл рот, чтобы ответить, но его опередили.
— Гай Валерий Сабин, — произнес скрипучий голос цезаря. — Трибун, насколько я помню, Первого Италийского легиона. Правильно?
— Да, принцепс, — кивнул Сабин.
— Ага, — протянула Ливия. — В таком случае, и я тебя знаю. Заочно, правда. Ну, сегодня познакомимся.
Интонации, сквозившие в ее голосе, не предвещали трибуну ничего хорошего.
— Подождите за дверью, — приказала императрица солдатам. — И ты тоже.
Это относилось к Никомеду.
Все подчинились, и в помещении остались лишь Тиберий, Ливия, Фрасилл и Гай Валерий Сабин.
Некоторое время все молчали, поглядывая друг на друга. Первым заговорил Тиберий.
— Как поживаешь, трибун? — спросил он и, не дожидаясь ответа, повернулся к Ливии. — Так какое же страшное преступление он совершил, что понадобилось среди ночи арестовывать его и приводить прямо сюда, ко мне?
— Достаточно страшное, — невозмутимо сказала Ливия. — Этот человек час назад принимал в своем доме государственного преступника Агриппу Постума. Вернее, того негодяя, который выдает себя за Постума. К сожалению, тому удалось скрыться, как ты слышал. Но трибун ответит за соучастие и сношения с изменником.
— Вот как? — протянул Тиберий. — А что скажет сам Гай Валерий Сабин?
Тот пожал плечами.
— В чем конкретно меня обвиняют? — спросил он.
Тиберий старался не смотреть на него, он чувствовал легкое смущение. Ведь он обещал этому молодому человеку, что выполнит волю Августа, а сам... Но сейчас уже поздно что-либо менять, цезарь есть цезарь, ему многое позволено.
— Тебя обвиняют, — торжественно сказала Ливия, — в сношении с государственным преступником. Ты знал, кто такой тот человек, который приходил к тебе?
Сабин вздохнул. Пока его вели во дворец, он напряженно раздумывал, как себя вести. То ли все отрицать, то ли покаяться, то ли... Но сейчас, в этот момент, ему вдруг все так опротивело, что пропало всякое желание крутить и оправдываться. Пусть будет, как захотят боги. Верти, Фортуна, свое колесо.
— Я жду ответа! — резко прикрикнула императрица, пронзая его ненавидящим взглядом.
— Знал, — твердо ответил трибун, смело встречая ее взгляд. — Этого человека зовут Марк Агриппа Постум. Он — законный наследник Божественного Августа.
И Ливия, и Тиберий оторопели от такой дерзости. Даже невозмутимый Фрасилл удивленно приподнял брови и на миг забыл о своем ожерелье.
— Ты думаешь, что говоришь? — прошипела старуха. — За эти слова тебя можно сразу отправить на Гемонию[6]. Ты идешь против закона об оскорблении величия римского народа!
— Нет, — дерзко ответил Сабин. — Может быть, я оскорбляю твое величие, достойная Ливия, но ты — еще не римский народ.
Тиберий с силой ударил кулаком по поручню кресла и свел свои тяжелые брови над переносицей.
— Что ты себе позволяешь, трибун? — глухо спросил он. — Не забывай, с кем говоришь.
— Я помню, цезарь, — холодно произнес Сабин, — Но и ты должен кое-что вспомнить. Например, письмо Августа, которое я привез тебе из Пьомбино.
Тиберий свирепо засопел и опустил голову, его лицо напряглось, губы сжались.
Ливия, как наседка, защищающая цыпленка, бросилась на помощь сыну.
— Как ты смеешь в чем-то обвинять цезаря, твоего повелителя, наследника Божественного Августа, которому сенат вручил власть над страной?
Сабин прекрасно понимал, что за такие слова ждать его может только одно — смертный приговор. Будет ли он вынесен здесь, сейчас, и тайно приведен в исполнение, или обвинение подтвердит трусливый сенат — какая разница? Ясно одно — трибун Гай Валерий Сабин из Первого Италийского легиона безвозвратно погиб. Но ему почему-то было уже все безразлично. Он устал, очень устал.
Хотя, конечно, не отказался бы, если бы ему предоставили возможность напоследок отомстить им — лицемеру и трусу Тиберию и коварной беспринципной Ливии. Но как?
Нет, все, что он может сделать, — это высказать им в глаза то, что думает, и спокойно, как и подобает настоящему солдату, отправиться на эшафот.
— Я — римский гражданин, — ответил он твердо, — и имею право обвинять кого угодно, если он нарушает закон. А вы нарушили закон, нарушили волю Августа. Вы убийцы и изменники. Надеюсь, Постум и Германик сумеют объяснить это вам более убедительно, чем я. Клянусь Марсом, расплата придет, и придет скоро.
