— Это что за заботы?
— Заботы о наследнике, ваше величество!
Король погрузился в задумчивость. Мовпен, заметив, что его слова произвели свое действие, молчал. Так они въехали в Париж и направились прямо ко дворцу Босежур.
Когда они подъехали к воротам дворца, король, выглянув в окно своего экипажа, вздрогнул: у подъезда стояли два придворных во всем черном.
— Что это значит? — крикнул он. Один из пажей подскочил к экипажу и доложил:
— Это траур по его высочеству герцогу Анжуйскому.
— Значит, брат все-таки умер? — простонал Генрих. К экипажу подошел старик-шталмейстер и с низким поклоном доложил:
— Его высочество испустил последний вздох прошлой ночью в Шато-Тьерри.
Король дрожащей рукой провел по лбу и пробормотал: «Значит, человек в маске все-таки сказал правду!» — а затем громко спросил:
— А где матушка?
— Ее величество отправилась в Шато-Тьерри. Король подумал и сказал:
— Значит, и мне тоже надо отправиться туда, но только не сейчас: теперь чересчур жарко, и я чувствую себя очень плохо. Мы остановимся пока здесь! — и король направился во дворец.
Да, герцог Франсуа умер, в этом уже не могло быть сомнений! Не в силах короля было воскресить его, но зато он мог почтить память покойного, устроив ему пышные похороны. За выработку церемониала их и принялся на следующее утро король.
Для этого он потребовал к себе настоятеля женовефинцев. Монахи ордена Святой Женевьевы были немногими из черноризцев, еще державшихся короля. Доминиканцы, например, были лигистами, открыто проповедовавшими, что король — еретик, что власть должна перейти от нечестивых Валуа к Лотарингскому дому.
Но женовефинцы, в общем люди очень жизнерадостные и терпимые, известные чревоугодники и пьяницы, оставались нейтральными в гражданской розни, раздиравшей в то время Францию.
Настоятель женовефинцев, о. Василий, был еще совсем молодым человеком. Он происходил из знатной бургундской семьи, был высок ростом, красив и отличался завидным здоровьем. Среди своих собратьев он был известен за самого неутомимого гуляку и порядочного шалуна. Кружка, которую ему подавали в монастыре за трапезой, вмещала добрых три бутылки вина, причем он опоражнивал ее в два глотка. Что же касается Латинского квартала, этого царства школяров и нестрогих женщин, то там о.
Василий славился любезностью и составлял изрядную конкуренцию студентам. Говорили, что однажды ревнивый школяр даже ткнул о. Василия кинжалом в грудь, но осторожный монах носил под власяницей кольчугу, так что кинжал сломался без вреда для любезного настоятеля. Однако, отбросив в сторону его мирские делишки, мы должны отметить, что он был отличным администратором и превосходно вел свой монастырь, а процессии монахов Святой Женевьевы были истинной радостью верующих. Вот почему Генрих III вытребовал его на совещание.
Это совещание продолжалось несколько часов. Кроме Мовпена, на нем никто не присутствовал, так как мрачность и резкость делали Крильона совершенно непригодным для обсуждения таких вопросов, а больше у Генриха III никого и не было.
Когда все подробности предстоящей церемонии были решены, король с завистью сказал настоятелю:
— А знаете ли, батюшка, у вас такое цветущее лицо, что просто радуешься, глядя на вас!
Отец Василий молча поклонился, но Мовпен ответил за него: — Если его преподобие обладает таким цветущим здоровьем, то это потому, что он знает верный секрет!
— Вот как? Вы действительно знаете секрет? — спросил король.
— Быть может, да! — улыбаясь ответил монах.
— Могу открыть вам этот секрет, государь, — снова подхватил Мовпен. — Прежде всего, отец Василий любит старое вино и умеет отдать ему должное.
— Затем?
— Затем его преподобие изрядно кушает, а вкусив от даров земли, предается благодетельному сну.
— И это — все?
— Ну, не совсем! Отец Василий не упускает случая поинтересоваться состоянием здоровья своих духовных дочерей из… Латинского квартала! Если бы вы, ваше величество, последовали его примеру, то через месяц — другой обладали бы таким же цветущим лицом и хорошим расположением духа, как его преподобие.
Советы шута Мовпена, подтвержденные таким наглядным примером, произвели на короля свое действие и заставили его погрузиться в какую-то неясную мечту. Когда он лег спать, ему приснился приятный сон: ему снилось, что перед ним стоит белокурая, голубоглазая, тоненькая девчурочка, и, когда он, король, обвил своей царственной рукой ее гибкий стан, она со страстью и нежностью приникла к нему. Проснувшись, Генрих III был в очень меланхолическом настроении, начиная сознавать, что действительно много потерял, отказывавшись так долго от естественных радостей жизни.
Когда король рассказал свой сон Мовпену, шут расхохотался и ответил:
— Вот видите, государь, недаром я говорил вам, что в женщинах есть много хорошего! Так, например, благодаря тому, что вы поухаживали во сне, вы не только отлично поспали, но и встали совсем другим человеком. У вас очень свежий вид, и это внушает мне новую мысль. Мне кажется, я лучше этого колдуна в маске смогу разъяснить вам вещий сон Крильона!
— А ну-ка, истолкуй мне его, милочка!
— Белокурая женщина сна Крильона и вашего августейшего сна
— одно и то же лицо!
— Как? Значит, она замышляет предательство?
— Отнюдь нет! Но, завоевав ваше сердце, она тем самым завладеет и вами. Она покорит вас, станет вашей царицей! Но это сладкое поражение, государь!
Слова Мовпена заставили короля глубоко задуматься. Наконец он сказал:
— Вот странно! Я сам не предполагал, что мог бы влюбиться, а теперь вижу, что, пожалуй… могу!
— Ну и дай бог! — торжественно провозгласил Мовпен. На следующий день был назначен отъезд королевского поезда в Шато-Тьерри, и в назначенный час этот поезд двинулся в путь. Герцог Крильон командовал сильным эскортом гвардии, Мовпен по-прежнему занял место в королевском экипаже. Они ехали весь день и наконец подъехали к той самой гостинице, где уже останавливалась герцогиня Монпансье.
Мы упоминали, что герцогиня смотрела из окна в тот момент, когда королевский поезд близился. Заметив ее белокурую головку, король вскрикнул:
— Боже мой! Женщина из моего сна!
В сущности говоря, он только и видел, что белокурые волосы Анны, так как она поспешила отойти в глубь комнаты. Но мы уже не раз отмечали, каким слабохарактерным был король
Генрих III и как легко он поддавался чужому влиянию. Убеждения Мовпена сделали свое дело, и король и в самом деле был уверен, что ему стоит лишь влюбиться, как тоска и нездоровье отлетят от него прочь. Истолкование Мовпеном сна Крильона тоже пришлось ему по душе, и он готов был во всякой блондинке видеть теперь женщину, которой сама судьба предписала сыграть роль в его жизни. Вот почему он был так потрясен видом этой быстро промелькнувшей белокурой головки.
