не выстоять против опустошительных набегов. Своими действиями хан ослаблял свою собственную власть, так как уже роптали и в Орде. И жестокость, с которой тот подавлял неугомонных, перехлестывала даже легенды о первом нашествии хана Батыя сто лет назад. Удерживать вожжи стало трудно и приходилось менять существующие законы и порядки. А это давало не всегда верные пути. Помощники нужны были преданные и дальновидные, чего и требовал хан. Они-то стали чаще опасаться его, чем предостерегать от ошибок, особенно по отношениям к русским князьям.
— Не буди зверя, — частенько слышал хан от своих советников и злился.
Вот и сейчас Щаур сидел напротив Владимира не понимал, зачем тот хану понадобился.
— Конечно, он молод, — рассуждал старый монгол, — но рубить под корень род и еще после поражения собственного набега, это было неразумно и даже больше, совсем уж смертельно, так как уже не тайно, как ранее, а открыто возмущались русские князья и отказывались от власти Золотой Орды. А это не только развал государства, потеря силы и страха, но и голод и возмущения в самой орде. И так приходится изворачиваться в последнее время, удерживая в руках разрозненные племена и расширявшееся во все стороны подвластные территории, что также не нравится союзникам, их притеснявших. Власть местных беев заменялась на верховную власть хана, и они ворчали и таили злобу, отказывались платить дань и выставлять своих воинов для набегов.
Мысли старого советника были досадными и печальными. Не нравились ему последние деяния Узбека: убийство князей, скороспелый поход. Все говорило о том, что хан чего-то боится и очень встревожен. А чего боится, то Щаур мог предполагать — боится объединения русских, вот и делает ошибку за ошибкой. И даже не советовался с ним в последнее время, а когда он указал на них, то был изгнан и перестал общаться даже по-родственному. Сестра его, старшая жена хана, стала жаловаться на частые взрывы злости мужа и его необъяснимые поступки по отношению к семье: крики на детей, битье гаремных девушек и прислуги.
Щаур пытался поговорить с ханом, понять его поступки, но тот гнал его прочь и замыкался у себя, напиваясь закисшим кумысом. Такое он позволял себе лишь после неудачных походов либо в компании с ним. Теперь же Щаур был отодвинут и лишен последних привилегий, кроме, родственных. Даже сейчас, когда был послан к Владимиру, он не владел и трети доли того, что придумал хан, и тем самым показывал и ему и всем, что советник в опале, но еще в кругу властителя.
И что мог сказать он сидящему напротив князю, особенно сегодня, после их объединенных усилий в отражении атаки разбойников? Только то, что бились они лихо и победили быстро, благодаря профессионализму русского и ордынского отрядов. Старый советник вздохнул и, махнув рукой Владимиру на прощанье, ушел в свой шатер.
— Как говорят наши русские соседи, — усмехался он, укладываясь на мягкий матрас и вспоминая кивок князя, — утро вечера мудренее.
Утром караван вновь двинулся в путь и уже к концу недели был на территории Золотой Орды.
Дороги из пыльных сменились на булыжные, показались обозы местных, едущие в столицу на базары и по делам. Вскоре уже их встречали посыльные хана и показывали дорогу к временному жилищу, но скорее к площади, где те могли установить свои шатры. Окруженные местной стражей, русские воины огородились сами, расположив повозки кругом по становищу. Кроме княжеского шатра, установили свои, и обустроились по всем правилам похода: место кошеваров, отхожее место, место помывки и содержание лошадок. Выставлены были свои сторожа по всему периметру стоянки. Князеву палатку венчал его персональный стяг и все вокруг понимали, что перейти границу нельзя, будут повержены и смертельно, так как круг уже считался территорией русских.
Любопытных было много, но всех гнали прочь, дабы не вызывать у местных недовольства и возмущения посольством русских на их земле. Ведь до сих пор они были врагами, и их надо было уничтожать, а не привечать. Хотя таких, было меньшество. Чаще смотрели с удивлением и озадаченно, что понадобилось русским в их столице, тем более становиться лагерем?
— Уж, с не мирными переговорами те пришли, — толковали сплетники по базарам, — скорее объявлять войну.
А это уж совсем худо. К холоду все шло, а запасы только до весны. Да и последний поход показал несостоятельность военных планов хана: много потерь в живой силе, а дохода малость. Местные качали головами и терялись в догадках. А во дворце Узбека готовились к принятию Владимира и его свиты. И когда ему доносили, что готовится что-то грандиозное для его встречи, Владимир тревожился и нервничал.
— Что-то здесь не так, — ходил он мрачный по шатру и высказывал Опраксину, — как ты думаешь?
Тот пожимал плечами.
— Орда — это тебе не Русь. Хитрые и жестокие. Жди беды со всех сторон, да оглядывайся.
Они сломали головы, прикидывая, зачем зовет хан и что так оказывает почести. Своих толмачей посылали поразведать по базарам, но те приносили им сплетни о якобы войне «с урусами» и ничего, кроме страха и непонимания. Еще они пытались найти хоть какие-либо вести о Славке, но тоже бесполезно — никто не мог толком рассказать ничего конкретного о девушке, так как всех пленников не было возможности отследить. Их продавали как в кошах, так и при границе. Куда могла отдельная женская особь попасть, это, как искать иголку в стоге сена, а говорить о том, что она дочка воеводы, тем более невеста приезжего князя, они боялись. Узнав, могли их шантажировать или что хуже, просто ее прятать. Решили искать наобум, авось, что и сыщется. Но нужных вестей не было. А тут еще и приготовление к торжеству.
Владимир не спал уже вторую ночь.
Славку уведомила Марушка, что надо готовиться к большому пиру в честь высоких гостей из русских земель. Когда она это услышала, то сердце ее сжалось от волнения.
— А вдруг за ней? Вдруг узнали, что она здесь и приехали выкупить из плена?
Все трое суток, что готовились к торжеству, Славка не сидела на месте. Она тормошила женщину и требовала, чтобы та как можно больше узнавала о прибывших. Ей необходимо было знать, кто это и зачем хан устраивал такую большую пирушку. Но известия мало доходили до гаремов, тем более до нее, как будто наложен был запрет на любые, даже мелкие новости. Славка психовала, глядя, как обижается Марушка на ее гневные окрики после виноватых извинений.
— Мне не говорят, — оправдывалась
