у ворот Лувра. Художник Э. Деба-Понсан
Но из происшедшего желательно выкачать максимальную пользу – и Екатерина пишет Филиппу II, что меры, принятые ее сыном (она – щедрая мать и всю славу отдает любимому чаду) в Варфоломеевскую ночь, усилят «дружбу, связывающую две короны». Она даже повела разговор о возможном браке своего любимца – сына Генриха Анжуйского – на дочери Филиппа II. На этот раз подобное не возбранялось, ибо Филипп принимал французского посла и, услышав новость, разразился радостным смехом и не скрыл от посла своего «большого удовольствия».
Казалось, что все кончилось к удовольствию дома Валуа, и теперь Екатерина может пожинать плоды своих предвосхищений. Однако, помимо непрограммируемых эскапад католиков и гугенотов – а поступки фанатиков человеку, рационально мыслящему, не всегда можно предугадать, – беспокойство королеве стал доставлять ее сын король Карл IX. Со все возрастающими удивлением и тревогой Екатерина стала замечать, что все ее уроки по искусству управления державой, оказывается, пропали втуне, и Карл IX позволил пустить в своей душе корни чувству, гибельному для правителя – раскаянию. А ведь она сколько раз ему говорила, что, раз свершив что-либо, монарх не может предаваться бесцельным сожалениям, ибо тем самым он демонстрирует своим подданным собственную слабость, слабые же монархи могут и не усидеть на горних вершинах трона.
Король начал оказывать знаки милости гугенотам – и здесь королева-мать его одобряла, ибо это было удерживающим фактором для амбиций Гизов, но Карл IX делал это искренне, обещая искупить и загладить свою вину. А это допустить было никак нельзя: король не может быть виноватым перед своими подданными. Кроме того, Карл начал выражать вслух недовольство Екатериной и своим братом Генрихом Анжуйским, который был также в чине главных подготовителей Варфоломеевской ночи. В речах короля все явственнее зазвучали угрозы по отношению к матери и брату, заявления о необходимости переосмысления многих положений политики государства, которые закладывались самой королевой.
И тогда она решилась – пример видала Шартрского всегда был перед ее глазами. К тому же воспреемником Карла мог стать ее самый любимый сын – Генрих Анжуйский, недавно ставший польским королем. Екатерина решилась – и король вскоре неизлечимо заболел. Умирая, он вызвал к себе Генриха Наваррского и выразил ему свое раскаяние за все совершенное в ночь св. Варфоломея. Так что Екатерине оставалось лишь гадать: то ли болезнь подтолкнула его на раскаяние, то ли она удержала его от более решительных шагов.
На престол Франции вступил новый король – Генрих III.
В его правление Екатерина по-прежнему была на вершине пирамиды власти – сын полностью подчинялся ее влиянию. Вместе с ней он пережил четыре религиозные войны и был свидетелем разорения страны, разгула анархии. Екатерина изо всех сил пыталась этому противодействовать, ее политика уже стала устаревать – требовались новые подходы, королева же, столь долго пребывавшая у кормила власти, не могла этого понять, свято веря, что то, что было хорошо когда-то, не может быть плохо теперь.
Екатерина лично пыталась наводить мосты, разъезжая между представителями противоборствующих партий. Как-то раз в ходе таких разъездов она спросила у Генриха Наваррского:
– Принесут ли какой-нибудь плод труды, мною предпринимаемые для одного только покоя?
– Милостивая государыня, – отвечал Генрих. – Не я мешаю вам почивать на вашей постели, но вы не даете мне заснуть на моей. Труды, которые вы предпринимаете, для вас приятны и служат вам нишей. Покой есть величайший неприятель Вашей жизни.
Генрих совершенно точно подметил теперешнюю доминанту личности королевы – чувство реальности начинало иногда изменять ей, и она имитацию дела и суету вокруг него принимала за непосредственное дело. Но так было еще далеко не всегда. В большем числе случаев, признаем, она была еще на высоте.
Именно в это время она почувствовала склонность к чувственности, господствовавшей в обществе. естественно, не к личным ощущениям и испытаниям, а к страстно-холодному интересу к шалостям других. Она позволяла у себя в окружении предаваться прелестям Амура. Так, поэт Филипп Депорт прямо в покоях королевы сделал ее фрейлине Луизе де Лопиталь-Витри дочку. Будущий маршал д’Эстре, который, как говорили, переспал со всеми шестью своими сестрами, как-то, обидевшись на то, что Екатерина, поскольку его дед был гугенотом, не дает ему никакой должности, велел передать ей, что для его… и для его чести религия безразлична. И сошло. Она дает праздник, «на котором прекраснейшие и честнейшие женщины двора, полунагие и с растрепанными волосами, как новобрачные, были употреблены на услугу».
Она старела – разум понемногу начинал отказывать. Так, Екатерина потратила много сил, желая сделать своего сына Франсуа королем Алжира. Для этого она отправила посланника к султану с просьбой отдать Алжир. Кроме этого, предполагалось к Алжиру в дальнейшем присоединить Сардинию, получив ее от Испании взамен Наварры. Королю же Наваррскому в вознаграждение за Наварру предназначали другие владения во Франции.
Из плана этого ничего не случилось, да и герцог Франсуа скоро умер. А спустя некоторое время в один год (1589) умерла Екатерина и ее сын, последний представитель династии Валуа – король Генрих III. И на французский престол вступил Генрих Наваррский – король Франции Генрих IV, имевший, как уже отмечалось, своей первой женой дочь Екатерины Маргариту Валуа (1553–1615). Под этим непривычным, да, пожалуй, и не особенно знакомым почитателям Дюма именем скрывается первая супруга Генриха IV Маргарита Наваррская, знаменитая королева Марго. Конечно, великий романист сделал большое дело – и теперь каждый может сказать узнавательное – «А-а, та самая!», но он же в определенной степени и виновен перед нами, ибо, исповедуя принцип, что «история – это тот гвоздь, на который можно вешать все что угодно», он слегка исказил реальные черты этой, признаемся, не слишком ординарной дамы. Пожалуй, в немалых чертах более адекватно отразил ее облик – как внешний, так и внутренний – Генрих Манн в эпопее, посвященной жизни, деятельности и увлечениям короля Генриха IV.
Как писал известный французский мемуарист XVII в. Таллеман де Рео, опиравшийся в своем труде зачастую на рассказы очевидцев предыдущих десятилетий, с которыми он поддерживал достаточно тесные взаимоотношения, «королева Маргарита в молодости отличалась красотой, несмотря на то, что у нее были слегка отвисшие щеки и несколько длинное лицо». Такая вот характеристика внешнего облика, несколько расходящаяся с привычным стереотипом. Но, как будто этого мало, безжалостный мемуарист тут же спешит добавить несколько слов и по
