ты… Ты арестован!
Народу вокруг набралось уже больше двух сотен!
— Но что происходит? — вдруг возмутилась Цуканова. — Я владелица рудника. Я имею законное право знать, за что арестован мой машинист. У меня в шахте рабочие. Их там так и оставить? А если шахту в это время затопит?
— По лестнице выйдут, — вставил агент. — Ножками.
— Ты им потом на дороге не попадись, — сказал Харлампий и повернул голову в сторону Цукановой. — Не рвануло бы. Котел-то старый. Сколько лет уже ремонта не было.
— Вы слышите? — спросила Цуканова у Власюка. — Да и вообще, господин офицер, как это оставить рудник без машиниста? Вы были обязаны меня ранее предупредить. Что же мне теперь — жаловаться? Вы понимаете, что будет, если котел действительно разорвет?
Власюк кивнул охотникам:
— Отведите. Пусть там все сделает. Но только из рук его не выпускать!
Конвоиры вместе с Харлампием скрылись в машинном сарае. Все смотрели им вслед выжидающе. Прошла минута, другая, потом из сарая послышался дружный смех. Смеялись казаки-охотники! И едва только голоса их утихли, шахтный гудок прокричал бранное слово. Раз, потом еще раз, еще…
Вокруг захохотали. Власюк оглянулся: смеются и казаки всей сотни, и сама Цуканова, и ее управляющий. Но над кем же? Над ним!
И вдруг, сам выругавшись, Власюк вскочил на лошадь и крикнул:
— Со-отня! По ко-оням! За мной! Арш!..
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
*⠀⠀*⠀⠀*
⠀⠀ ⠀⠀
Через полчаса та же сотня примчалась назад.
У машинного сарая толпы не было.
Власюк рванул дверь: никого. Он выбежал назад. За углом на бревнах сидят казаки-охотники. Те самые, что остались в машине вместе с Харлампием.
— Где негодяй? — крикнул Власюк и вскинул нагайку.
— Не знаем, ваше благородие, не знаем, — наперебой отвечали казаки, вскакивая. — Как вы отбыли, пару напустил да и скрылся.
— Врут они, — сказал, выйдя из-за угла сарая, агент. — Как вы ускакали, он через дверь вышел — бог свят!
— А ты куда суешься? — загремел на него Власюк. — Тебя спрашивают?.. Ускакали… Казачье это дело? — спросил он, имея в виду уже то, что казачье дело не арестовывать машинистов, а воевать на фронте. — Казачье?
Он оглядел охотников. Те кивали ему, соглашаясь.
Он вдруг вспомнил, как только что разносил его Богаевский, и сам затопал ногами и закричал:
— Молчать! Молчать! Молчать!..
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Какой чудесный день сегодня! Степь такая омытая, напоенная влагой. Леонтий только теперь, когда ушел со станции, заметил это.
Слабенький, окутанный дымом и паром паровоз судорожными рывками тянет за собой теплушки. Леонтий медленно идет вдоль насыпи железной дороги и совсем, казалось, не глядит в сторону вагонов. А на самом деле он считает их про себя, зная, что этим намертво закрепляет в памяти: «Раз, два, три… восемнадцать теплушек, четыре платформы с пушками… Еще теплушка с солдатами, за ней — раз, два… пять, шесть — зарядные ящики. Но где же оглобли? Обломки торчат! И спицы в колесах через одну… На отдых идет батальон, потрепали его…. Нет, это не тот состав. Но все равно его нужно отметить. Как с Богаевским ловко только что вышло. Душа, конечно, в пятках была, но все уже позади. Можно жить дальше. Надо только успокоиться. Потому и отправился за город, в степь»…
Железная дорога ушла в выемку. Леонтий поднялся вверх, на бугор, и там остановился. Плавная впадина балки простиралась перед ним, а за ней, еще за одним бугром, — баз, где стоят гурты, которые он закупает. Сложное хозяйство у него. Гуртоправы, приказчики, сторожа. Только за счетовода он сам. Иначе нельзя. Слишком многое пришлось бы объяснять этому другому счетоводу — как торгует, как сводит концы с концами, из каких средств оборотный капитал увеличивает…
А хорошо, что у него есть баз за тем бугром! В случае, если кто увидит его здесь, будет и объяснение: не просто гулял. Не без дела шел. Как странно приходится жить: надо никогда никому ничего не объяснять, но в то же время чтобы всем было понятно, что и почему он так, а не иначе делает. Вот и попробуй…
Какая-то женщина — немолодая уже, в платке — шла от города, и он вдруг стал сомневаться: не мать ли это? Он узнавал ее по одежде, по тому, как она придерживала полы кофты. Старая кофта была ей мала и, чтобы полы не разлетались, она придерживала их при ходьбе. Теперь у нее новая кофта, но привычка осталась.
Наконец, он точно узнал: мать! Это его мать — Екатерина Шорохова! И он сразу подумал: «Неужели — все? Провалился. Иначе чего б ей идти на баз?»
Он пошел навстречу.
— Винтовку под стенку подбросили, — заговорила Екатерина еще издали, видимо понимая то, как он волнуется, и спеша скорее сообщить ему, в чем дело. — Горе такое, подумать… И потом еще…
— Что потом?
Он подошел уже к ней совсем близко, вплотную, и взял за руки.
— Булигин Евграфа на бойню не допустил. Кричал, будто хоть двадцать тысяч заплатит, чтобы тебя до раззора довести. Цены ты им снижаешь, — она пытливо заглянула ему в лицо и заговорила, по-матерински оправдывая его: — Нешто звери они? На голоде людском наживаются? Ты им так и скажи…
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
*⠀⠀*⠀⠀*
⠀⠀ ⠀⠀
Евграф Рогачев, компаньон и старший приказчик, тридцатилетний рыжий толстяк с круглым добродушным лицом, сидел на лавочке у калитки. Леонтий с налету сказал ему:
— Иди во второй участок, возьми двух стражников и айда с ними к Булигину. Я туда тоже приду. Стражникам обещай по полсотни. Требуйте, чтобы скотину на забой приняли. Булигину скажи, что я к нему уполномоченного комиссии по борьбе с дороговизной и спекуляцией приведу и что в Новочеркасске до самого генерал-майора Фуфаевского дойду.
Евграф всплеснул руками:
— Леонтий! Так они же правые! Миленький мой! Правые они! Ну кто сейчас по этим дурацким законным ценам торгует? Ведь своим торгуем, Леонушка! Это в Совдепии продавцу все равно, по какой цене торговать — чужим торгует, а у нас, слава богу…
Леонтий покачал головой:
— С утра с Булигиным пил? Эх ты…
— Так он же все понимает, Леонушка!
— Торговать, Евграф, будем по ценам законным. В Ростове мясника на три года в тюрьму посадили. Я сидеть не хочу.
Евграф весело свистнул:
— Три года! Да знаешь ты, что будет через три года? Тут и через год…
— Не болтай, — оборвал его Леонтий. — Иди за стражниками.
Евграф вскочил с лавочки:
