Федором, сыном Даниловым.
Вона что! Тезки, выходит, родители наши. А ты, должно, дальний, по разговору видать. Вроде не с Волги и не с Рязани. С Верховских земель, что ли?
Со Сквиры я, что возле Киева.
Далеко тебя занесло! — удивленно покачал головой Гордей, поинтересовался: — А в Коломну как попал?
После мамайгцины.
Так ты, молодец, и на Куликовом поле был!? Чай, давно уже из Киева?
Годов десять как переехали.
Родом из купцов аль поповичей?
— Из христиан-подсоседков мы, по-тутошнему, из закупов.
То добре, что нашего роду-племени!—удовлетворенно воскликнул атаман.
Из душегубцев? - обиделся Федор.-—Николи не было у нас таких сродников.
А ты колюч, однако! — глаза Гордея сверкнули сердито.— Не гневи, когда к тебе по-душевному слово молвят! — Резко шагнул к пленнику, хватил об пол поярковой шапкой, закричал зло: — Кто тут меж нас душегубец, как ты обозвал?!
Федор даже не пошевелился, спокойно встретил его яростный взгляд.
Лесной атаман остановился в полушаге, стараясь подавить гнев, опустил голову — не для того пришел, чтобы схватиться с острожником, на уме у него было другое, молвил потише :- Люд бедный, холопы — вот кто. Мыслишь, легкую жизнь в разбойных ватагах ищут? Есть такие, да их раз- два — и обчелся. Остальные от княжьей неправды да засилья бояр и монастырей сбегли. Кому охота избу свою, женку с малыми детишками и родителями старыми бросить да по лесам и болотам псом бездомным ходить?.. Клепу, что к тебе приставлен, взять. Жил себе молодец под Тарусой. Князь удельный тарусский захудалый сам, а на Дмитрия Московского или Олега Рязанского во всем похожим быть хочет. О поборах говорить нечего, всюды такое. А тут еще повадился князь в ихнии места на охоту. С ним псарей, соколятников, конюхов, других холопов видимо-невидимо, и каждый норовит урвать побольше. В избе их посели, утробу наилучшим насыть, а сам в шалаш иди да с голоду пухни. Корми коней, собак, давай подводы, на ловы зверья ходи. Ну и довели сирот до того, что вымирать, как мошкара от морозу, стали...
Рассказывая, атаман то и дело поглядывал на пленника, хмурился — потемневшее от невзгод загорелое лицо Федора казалось безучастным, временами оно напоминало каменное изваяние на степном кургане... «Вишь, молчит!» — сердился чернобородый, но продолжал говорить:
-Пошли тогда люди князя молить, чтобы не ездил к ним час какой, пока они сызнова на ноги станут. Так их псами потравили!.. На Клепу кобель с телка ростом накинулся. Да не на того попал. Что ему кобель, когда он один с рогатиной на медведя хаживал! Ну и придушил княжью тварь... Тут уж подручные князя на молодца набросились, стали плетьми хлестать. Озлился он тогда и вовсе, ударил кулаком одного, да так, что тот сразу богу душу отдал! — не без гордости за силу и удаль товарища воскликнул Гордей и, помолчав, сказал тихо: — А Клепу князь повелел заковать в железо и бросить в яму. Задумал, чтоб другим неповадно было, драть с него живого шкуру прилюдно, а женку с детишками по миру пустить и охолопить... Ну, что теперь скажешь?! — снова повысив голос, впился он жгучим взглядом в лицо пленника.— Уразумел, кто такие душегубцы?
Федор молчал, сначала ему хотелось спросить: «Как же твой Клепа живой остался?» Но тут же раздумал: «Может, скорей уйдет, душегубец...»
Гордей пристально смотрел на него, ожидая ответа. Не дождавшись, присел на дубовую колоду рядом с пленником и угрюмо произнес: -Нет, видать, не уразумел ты, молодец, а жаль...— со свойственным ему резким переходом от одного душевного состояние к другому продолжал: — Не испытал, должно, на себе, как измываются князи и бояре над людом простым! Многое бы я мог тебе поведать, да только ни і. чему сие! — с вызовом заключил он.
По Федор продолжал молчать. Нельзя сказать, что рассказ Гордея не взволновал его... Но очень уж необычно сложилась судьба простого крестьянского парня...
После того, что произошло на дворе у Никитки, Федорец сразу же ушел в лес — ему грозила яма за нападение на воеводского тиуна. Несколько дней он бродил вокруг свого села, случилось даже, ночью прокрался домой, взять краюху хлеба. Накануне Данило дал соседям взаймы денег, чтобы те уплатили оброк, надеялся и от тиуна откупиться, благо, удалось кое-что скопить в урожайные годы, но было уже поздно, наместник прислал стражников устроить на парня облаву. И тогда Федорец подался в лесную глухомань... Трудно сказать, чем бы все кончилось, но на этот раз парню повезло — он спас в лесу сына верейского воеводы. Горяч был молодой боярин. Преследуя раненого сохатого, оторвался от других охотников, конь его расшибся о дерево, а сам он, упав, сломал ногу. Должно, так бы и пропал, если бы на третий день на него, полуживого, случайно не набрел Федорец. На руках вынес молодца из леса и дотащил до Вереи. В благодарность наместник не только простил Федорца, но велел взять его ратником в свою дружину.
И понеслись вихрем боевые годы.
...Московские полки вместе с полками ростовчан, владимирцев, ярославцев и многих других русских городов под началом великого князя Дмитрия Ивановича идут в поход на Тверь. Великий князь тверской Михаил Александрович, сговорившись с ордынцами и Ольгердом, вознамерился отнять у Москвы Владимирское княжество. Под Волоком Ламским Верейская дружина присоединилась к остальным полкам. Москвичи и союзные рати подошли к Твери, но штурм был отбит, и началась длительная осада. Хотя Дмитрий Иванович предложил тверскому князю заключить мир, поставив единственное условие — тот должен отказаться от своих замыслов, Михаил Александрович не согласился: он ждал помощи от Ольгерда. И действительно, большая рать литовцев вскоре подошла к тверским рубежам. Навстречу ей выступили полки москвичей, ярославцев и верейцев во главе с одним из самых любимых и прославленных воевод великого князя Московского Дмитрием Михайловичем Боброком, выходцем из Волыни. Заняв городок Зубцов, русские воины оказались на прирубежных с Литвой землях.
Места были глухие, незнакомые, лесные дебри то и дело перемежались непроходимыми черными топями. Поводырь, перебежчик из Твери, завел москвичей в девственную, нехоженую чащу. Прикинувшись, будто заблудился, стал просить Боброка, чтобы тот разрешил поискать дорогу. Его хотели тут же казнить, но Дмитрий Михайлович не позволил. Посоветовавшись с ярославским князем Василием Васильевичем и верейским воеводой, отпустил перебежчика в сопровождении двух ратников-моск- вичей. Начальному над верейцами — сыну великокняжеского наместника, которого когда-то спас Федорец, показалось этого мало — на всякий случай велел сквирчанину идти следом.
