северного соседа. А кто там разберет, правда ли так силен Гитлер и когда еще немцы утвердятся в Хорасане, да и утвердятся ли? Не подавятся ли? А Мансуров — сила. Вон он как без малейших колебаний разделался с присланным из самого Берлина свирепым, кровожадным начальником тамерлановской дивизии. Нет, торопиться нечего. Темноликий, покрытый рубцами славы русский — настоящий великий сардар, он воду под седьмым слоем земли видит. Тут не то слово скажешь — погубишь себя напрасно.
Контрабандисты отчаянные люди, но плохие воины. Они сражаются за фунт опиума, рискуют из-за двух сотен рублей золотом, но идти в бой за отвлеченную идею? Нет, конечно!
С сомнением и мучительной тревогой Аббас Кули поглядывал на свою шайку. Всех он знал, все на него отлично работали, все увешаны были оружием, все стреляли отлично и все отлично скакали на коне, ужом ползали среди скал, неслышно прокрадывались мимо пограничных застав, все смелы, но… ради одного — чистогана. Поднять таких людей на бой с фашизмом в Баге Багу — бессмысленная затея!
А Алексей-сардар ведь такой человек, безумной смелости человек! Он один пойдет против аллемани. У мысли нет дна, у слова нет предела. Алексей-ага пойдет сейчас требовать, чтобы немцы сдались, и они его убьют. Аббас Кули закричал от горя:
— Не ходите! Они… они звери… У них полно оружия. У них даже на террасе под чехлами пулеметы. Лучше уехать. В степи джемшиды с конями… Ждут.
— Он дело говорит, — сказал быстро Сахиб Джелял.
— Бросьте. Аббас Кули спасовал. А вы, Сахиб Джелял, я вижу, дипломат. Жаль… Сам разделаюсь с нацистами. Они трусы. Ну, а если… Чем больше шуму, тем лучше. Надо здесь все перевернуть. И пусть грохот и шум дойдут до Керманшаха и Мешхеда. Тогда всем планам гитлеровцев каюк. В два дня все астаны прочистим, ни одного пивника-бюргера не останется на развод. Вот и надо разъяснить это господам фрицам… И гостеприимному нашему хозяину, господину негоцианту. Но у него один выход — мне помогать. Иначе…
Его прервал захлебывающийся, взволнованный фальцет Али Алескера. Он выбежал из-за угла, не глянул даже на жертв кровавой расправы и в радости зашепелявил:
— Уехали! Ах, как хорошо! Уехали!
— Легок на помине. Кто уехал?
— Вох-вох! Бросили в машину саквояжи и уехали.
— Кто уехал?
— Господа инспекторы рейха Шульц и Кноппе. Уехали. В пять часов у Семи Родников приземлится самолет. Они улетят. Мир и тишина воссияют над бедным моим жилищем.
— Какой мир, господин Али Алескер, еще неизвестно.
— Но, клянусь, я друг, я преданный друг Советского правительства. Я доказываю это каждым своим вздохом, каждым движением пальца, каждым… Генерал тоже уехал. Я принудил фон Клюгге уехать. Я! — И он ударил себя в ватную грудь ватной ладошкой. — И фон Клюгге уехал!
— Вы доказали бы свои чувства, если бы приказали схватить Шульца и Кноппе и засунуть их в подвал в компанию к палачу Бай Мирзе.
— Вы не видите, что он наделал… — сказал мрачно Сахиб Джелял. — Бай Мирза такой же палач, как и Шульц. Я узбек, проклинаю таких узбеков и объявляю, что он не узбек, а дерьмо. И такого я прикончу своей рукой, чтобы он не позорил, предатель и гадина, имя узбека. Сегодня же оборву нить его гнусного существования.
Тут накал беседы достиг высоких градусов. Гранатовые губы хозяина Баге Багу посинели, посиреневели, зашлепали, разбрызгивая слюну. Али Алескер вдруг начал заикаться:
— Несчастье! Увы, он сбежал. Сломал решетку вот из таких прутьев. Нет… сорвал замок. Открыли ему дверь дружки-аллемани… Ушел, уполз, оставил вонь… кучу дерьма… Увы… Бай Мирзы нет. Господин Сахиб Джелял… нет… вы не захотите пачкать руки. Не придется увидеть больше этого слизняка. — Голос у него срывался. Он выставил перед собой руки, точно защищался от ударов.
— Выпустили его вы! — надвинулся Сахиб Джелял всей своей величественной фигурой на хозяина Баге Багу, который с трясущимися, уже посеревшими губами пятился прямо на трупы у стены. Еще мгновение — и он ступит ногами в кровь… Он испугался по-настоящему.
Но философ и мудрец возобладал в душе самаркандца. «Море успокоения залило костер гнева». Сахиб Джелял не застрелил пунцовогубого, толстощекого любителя попить и покушать персидского негоцианта. Али Алескеру не суждено было в тот день пасть бездыханным телом на раскаленную землю рядом с несчастными жертвами безумия и садизма Бай Мирзы.
Бай Мирза ускользнул. Карателя и убийцу Бай Мирзу очень ценили гитлеровцы. Шульц и Кноппе пошли на риск. Они разогнали трусливую челядь Баге Багу, а возможно, слуги просто поспешили исполнить распоряжение своего хозяина, сами вывели палача из погреба, со всей предупредительностью усадили в автомобиль, на котором поспешили скрыться инспекторы Гитлера.
Шульц и Кноппе были все-таки достаточно сообразительны. Они поняли, что в Баге Багу слишком жарко. Шульц и Кноппе бежали. Они бросили на произвол судьбы поспешившего уехать из имения генерала и даже не оставили для него никакой записки.
А следовало бы: шофер алиалескеровского автомобиля перехватил по своей рации берлинскую сводку с фронтов войны, в которой появились нотки неуверенности. Под Сталинградом у германского вермахта возникли осложнения, и на Кавказе нацисты терпели неудачи.
Генерал фон Клюгге отправился в инспекторский объезд до того, как была получена радиосводка, и еще ничего не знал.
А что касается плена, то бывают цепи из роз.
Хафиз
Надежда — цветок в бутоне. Верность — свет во мраке. И неизбежно, чтобы цветок расцвел, а свет зажегся.
Насыр-и-Хосров
Желтый день сменился непроницаемой тьмой хорасанской ночи. Мягкими чернобархатными лапами ступали по светлым дорожкам парка гигантские чудища — деревья и кусты. Белая колоннада Баге Багу выплескивалась серебристыми бликами из обширного, скрывавшегося своим дальним краем где-то в темноте бассейна.
Огни в зеркальных окнах западного дворцового крыла так и не зажглись. Занимавшие там покои немцы притаились и выжидали. Сколько пар глаз за стеклами окон до боли вглядывались в таинственную грозную темноту, сколько рук сжимало оружие, сколько сердец ныло в тягостной тревоге!
Резня, учиненная белуджами, похороны, мрачные, тайные, оскорбительные своей спешкой, постыдное бегство растерянных, а еще недавно надменных в своей начальственной спеси и самоуверенности гитлеровских инспекторов, дикие кровавые события в хозяйственном дворе, внезапный отъезд генерала фон Клюгге, невеселые слухи — все вселяло в немцев неуверенность и страх. Слуги и челядь Баге Багу не видели «гостей» с половины дня и теперь с ужасом наблюдали из укромных мест за бледными лицами, мерцавшими в окнах. Темные провалы глаз делали фашистов похожими на
