Она узнала от него, что Габриэль Беланже давно уже не живет здесь, что она ночью увезена тем же господином, который посещал ее недавно. В это время Хуан, раздраженный вызывающими словами дерзкого парня, бросился на него. Его нельзя было удержать и помешать следующей сцене.
Хуан до того был возмущен дерзкими словами, что забыл, где находится. Он уже готов был наказать дерзкого, как широкоплечий и рослый детина, сидевший с двумя другими, загородил ему дорогу.
— Ого, — сказал он, — чего вы от него хотите! Разве он не сказал правды? Зачем вы пришли в этот кабак? Отвечайте!
— Убить его! Он переодетый полицейский агент! Долой его! — пронеслось вдруг по комнате.
Маргарита задрожала при виде угрожающих лиц преступников, готовых броситься на Хуана.
— Матерь Божья, он погиб, — прошептала она.
— Не троньте меня или, клянусь честью, вы будете раскаиваться! Я хочу наказать этого мальчишку.
— Вместо него рассчитайтесь лучше со мной, — вскричал широкоплечий парень, которому казалось смешно завязывать драку с Хуаном.
— Прочь с дороги, говорю вам! — сказал взбешенный Хуан, обнажая саблю.
— Не думаете ли вы, что я боюсь вашего хлыста? Вот как я отбиваюсь.
Мошенник так ударил кулаком по голове Хуана, казавшегося в сравнении с ним ребенком, что ошеломил его.
Дикие крики одобрения сопровождали этот успех.
— Убей его, Паверnote 4! — кричали ему его товарищи. — Еще один такой удар, и он завоет, как бешеная собака, которую хватили палкой.
Хуан быстро пришел в себя и, прежде чем мостовщик успел нанести второй удар, он так ловко и с такой силой схватил его одной рукой за шею, а другой за ворот блузы, что колосс не имел времени уклониться от противника, побледневшего от гнева.
Хуан с такой силой бросил его между столом и стульями, что тот с шумом упал на пол; ножка стола сломалась при этом тяжелом падении, и стол со стаканами и бутылками опрокинулся на мостовщика.
Маргарита ломала руки.
Остальные гости не решались вступиться за побежденного, которому, казалось, падение сильно повредило, так как он не скоро встал.
— А вы, — сказал Хуан обоим отступившим парням, — вы, галерники, берегитесь меня. Я могу ненароком разбить вам головы! Кто к вам попадает, тот должен знать, как обходиться с вами!
Мостовщик поднялся и с яростью схватил стул. Новые крики одобрения сопровождали продолжение боя, разгоревшегося после минутного затишья.
— Я разобью вам череп! — в ярости вскричал посрамленный мостовщик.
— О, Боже, — прошептала Маргарита и закрыла лицо, предвидя верную смерть Хуана.
Мостовщик нашел в слабом с виду противнике равного себе.
Хуан, хотя ловко отскочил, но не мог избежать сильного удара стулом в левое плечо, и, почувствовав, что его левая рука повреждена этим мощным ударом, он правой рукой схватил мостовщика и сильно встряхнул.
— Мошенник, — сказал он, — ты так жалок, что я дам тебе только один тумак. Я хочу проучить тебя!
И он так сильно толкнул колосса, что тот грохнулся со стоном. Тогда он обратился к дрожащей Маргарите.
— Извини за эту недостойную выходку, — сказал он нежно, подавая ей руку. — Узнала ли ты о том, что тебе нужно было?
— О, Боже! У тебя повреждено плечо?
— Об этом не стоит говорить, Маргарита! Идем!
Он вышел с ней из гостиницы, и ни один из товарищей мостовщика не осмелился остановить его. На обратном пути Маргарита со слезами сообщила ему о том, что узнала от хозяина.
Бачиоки, воспользовавшись искусством Габриэли Беланже для своих целей, устранил ее по решению черного кабинета. Она принадлежала к числу исчезнувших, которых в то время было очень много.
Маргарита и Хуан беспрепятственно достигли улиц Парижа; после его поступка в гостинице «Маникль» никто из ее гостей не решился вступить с ним в бой.
Но на площади, перед бульваром Сен-Мартен, какая-то сгорбленная фигура не спускала глаз с беззаботно шедших Маргариты и Хуана.
Это был полицейский агент Мараньон.
Впечатление, произведенное неожиданным появлением сумасшедшей мексиканской императрицы на жаждущих удовольствий легкомысленных членов тюильрийского общества, давно уже было забыто; даже изгнание испанской королевы не было сочтено дурным предвестием.
Императорский двор в Париже утопал в удовольствиях. Как же было думать и переживать! Какое дело «черному человеку, который лжет», и прекрасной испанке до общественных нужд! Было сделано много приготовлений, чтобы потушить всякий зародыш неудовольствия и беспокойства.
Людовику Наполеону некогда было заниматься предложениями министров и советников, всеми обедами, балами, ужинами, всеми придворными праздниками, и откуда было взять столько времени для посещения оперы, для прогулки по морскому берегу в Биарице и для летнего пребывания в Сен-Клу!
Наступившие в это время перемены в министерстве обещали народу золотые горы, но несчастные французы, как и следовало ожидать, оказались обманутыми. Превосходнейшего герцога Грамона считали самым неспособным из всех, которых только можно было найти, а почтеннейший Эмиль Оливье был человек, про которого больше ничего нельзя сказать, как только то, что его грушевидное лицо украшалось коротко остриженными бакенбардами, что он носил очки, был сыном того Оливье, отец которого сделался жертвой террора во время декабрьских дней, и что он в 1870 году требовал войны, как и другой, бывший после него, «благодетель народа, Гамбетта!»
Но не станем опережать время.
Императорский двор удалился в Сен-Клу и там устраивал такие же празднества, как и в Фонтенбло.
В Сен-Клу ничто не мешало! Сюда не проникал ни один звук неудовольствия, ни один вздох страдания, здесь не видно было голодных рабочих, просящих подаяния матерей; здесь едва выслушивались предложения преданных министров, и эти благородные мужи нежно заботились о том, чтобы не расстраивать прекрасных дней в Сен-Клу неблагозвучными тонами неудовольствия и правды!
По их уверениям, вся Франция наслаждалась счастьем, благосостоянием, довольством и питала любовь к Людовику Наполеону и к его более и более берущей верх супруге, а также к императорскому принцу, обыкновенно называвшемуся «Люлю» и ставшему к этому времени хотя слабым, но довольно большим мальчиком, и бывшему уже в чине лейтенанта. Пороху он еще не понюхал, это должно было случиться при Саарбрюкене, где глубоко тронутые гренадеры проливали слезы о том, что у Люлю хватило настолько храбрости, чтобы отыскивать на довольно порядочном расстоянии лопнувшие гранаты и класть их в карман.
В это время, о котором мы будем теперь рассказывать, он забавлялся в Сен-Клу велосипедом, который был тогда еще в новинку.
