Ознакомительная версия.
Могут. Еще как могут. Где-то в Британии, в своем темном укрывище, Нимуэ пустила в ход Котел Клиддно Эйдина и взболтала наши сны до кошмарного варева.
Балиг высадил нас на побережье Думнонии. Талиесин весело распрощался со мной и зашагал в дюны. Длинные ноги быстро несли его прочь.
— Ты хоть знаешь, куда идешь? — крикнул я ему вслед.
— Узнаю, когда доберусь, господин, — откликнулся он и исчез.
Мы облачились в доспехи. Парадное снаряжение я с собою не брал: взял лишь старый, удобный нагрудник и видавший виды шлем. Перебросил щит за спину, сжал в руке копье и двинулся вслед за Талиесином в глубь острова.
— Ты знаешь, где мы, господин? — воззвал Эахерн.
— Более-менее, — заверил я. Впереди, сквозь завесу дождя, я различал гряду холмов. — Обойдем их с юга — и мы в Дун Карике.
— Пойдем под знаменем, господин? — спросил Эахерн. Вместо моего звездного стяга мы привезли с собой знамя Гвидра: думнонийский дракон обвивался на нем вокруг Артурова медведя. Но я решил, незачем его разворачивать. Хлопающее на ветру полотнище изрядно мешает передвижению, и, кроме того, одиннадцать копейщиков под великолепным боевым стягом — зрелище скорее нелепое, нежели внушительное. Так что я решил подождать, пока к нашему маленькому отряду не присоединятся люди Иссы, а тогда уже торжественно развернуть знамя на длинном древке.
Мы отыскали тропку через дюны и вышли по ней через заросли колючего терновника и орешника к жалкой деревушке из шести хижин. При виде нас люди разбежались, осталась лишь согбенная, хромая старуха. Не в силах последовать за прочими, она осела на землю и вызывающе плюнула при нашем приближении.
— Здесь вам взять нечего, — прокаркала она, — ничегошеньки у нас нет, кроме разве навозных куч. Навозные кучи и голод, благородные господа, вот и все, чем мы богаты.
Я опустился на траву рядом с нею.
— Нам ничего не нужно, — заверил я, — только вести.
— Вести? — Само это слово было ей внове.
— Ты знаешь, кто твой король? — мягко спросил ее я.
— Утер, господин, — сообщила она. — Высокий, могучий. Точно бог!
Ясно было, что никакими новостями в деревушке мы не разживемся, во всяком случае осмысленными. Мы пошли дальше, останавливаясь только того ради, чтобы подкрепиться хлебом и сушеным мясом из своих походных запасов. Я был в своей собственной стране, однако не мог избавиться от странного ощущения — словно иду по вражьей земле, — и я выбранил себя за то, что прислушался к туманным предостережениям Талиесина. И все же я по-прежнему держался тайных лесных троп и с наступлением вечера увел маленький отряд через буковый лесок повыше в холмы: оттуда мы бы заметили чужих копейщиков, буде они случатся поблизости. Вокруг не обнаружилось ни души. Далеко на юге случайный луч заходящего солнца пронзил облачную гряду и коснулся Тора на Инис Видрине — и вершина сверкнула яркой зеленью.
Костра мы разводить не стали. Просто улеглись и заснули под буками, а поутру проснулись иззябшие и закоченелые. Мы зашагали на восток, хоронясь под голыми деревьями, а внизу, под нами, среди вязкой грязи полей мужчины пахали, с трудом прокладывая борозду за бороздой, женщины сеяли, а детишки с визгом бегали взад-вперед, отпугивая птиц от драгоценного зерна.
— Я так в Ирландии развлекался, — сказал Эахерн. — Почитай что все детство птиц гонял.
— Да приколотил бы ворону к плугу, вот и вся недолга, — подсказал кто-то из копейщиков.
— Или вот еще хороший способ: повесить по вороне на каждом дереве близ поля, — предложил второй.
— Помочь не поможет, зато на душе приятно, — вклинился третий.
Мы шли по узкой тропке между высокими изгородями. Кусты и деревья еще не оделись листвой, и гнезда маячили на виду; сороки и сойки деловито воровали яйца и при нашем приближении поднимали протестующий ор.
— Местные небось уже поняли, что мы здесь, господин, — промолвил Эахерн. — Пусть нас и не видно, да скрываться толку нет: сойки вопят так, что разве глухой не услышит.
— Это не важно, — отозвался я. Я сам не понимал, зачем так стараюсь остаться незамеченным, разве что потому, что нас было мало, а я, как большинство воинов, привык полагаться на численное превосходство и знал, что почувствую себя куда уютнее, как только к нам присоединятся остальные мои люди. А до тех пор мы станем хорониться в лесах и рощах; впрочем, ближе к полудню мы поневоле вышли из-под деревьев на открытые поля, что простирались до Фосс-Уэй. На лугах выплясывали зайцы, в небесах пели жаворонки. Мы не встретили ни души, хотя, конечно же, селяне нас увидели, и, разумеется, вести о нашем появлении стремительно облетели округу. Вооруженные люди — всегда повод для тревоги, и я велел нескольким моим людям выставить щиты вперед, так, чтобы по гербам местные поняли: мы — друзья. Лишь когда мы пересекли римскую дорогу и приблизились к Дун Карику, я вновь завидел человека — женщину. Мы были еще довольно далеко, и разглядеть звезды на щитах она не могла, так что она убежала в лес за деревней и спряталась среди деревьев.
— Люди напуганы, — сказал я Эахерну.
— Видать, прослышали, что Мордред при смерти, — сплюнул он, — и боятся, чем дело обернется; нет бы порадоваться, что ублюдок того гляди издохнет. — В пору Мордредова детства Эахерн входил в его стражу, в результате ирландский копейщик возненавидел короля ярой ненавистью. Мне Эахерн пришелся куда как по сердцу. Умом он не блистал, зато упорства, верности и стойкости ему было не занимать. — Небось думают, грядет война, господин, — предположил он.
Мы перешли вброд речушку под Дун Кариком, обогнули дома и ступили на крутую тропу, уводящую к частоколу вокруг холма. Царила тишина. Даже собаки на деревенской улице не лаяли. Пугало и другое: у частокола не выставили часовых.
— Иссы здесь нет, — проговорил я, тронув рукоять Хьюэлбейна. Отсутствию Иссы как таковому удивляться не приходилось: он проводил немало времени в разъездах по Думнонии, но я очень сомневался, что Исса оставил бы Дун Карик без охраны. Я глянул в сторону деревни: все двери крепко заперты. Над крышами не курится дым, даже кузня словно вымерла.
— Ни одной собаки на холме, — зловеще отметил Эахерн. Обычно в усадьбе Дун Карика ошивалась целая свора псов, и теперь они уже радостно мчались бы с холма нам навстречу. Вместо того с крыши хрипло каркали вороны, им откликались собратья с частокола. Одна птица вспорхнула со двора с длинным, красным, жирным ошметком в клюве.
По пути на холм никто из нас не произнес ни слова. Безмолвие стало первым предвестием ужаса, затем объявились вороны, а на полпути вверх по холму мы почуяли кисло-сладкий запах смерти, от которого першит в горле, и смрад этот убедительнее, нежели тишина, и красноречивее воронов предупредил нас о том, что ждет за открытыми вратами. А ждала нас смерть, и ничего кроме смерти. Дун Карик превратился в могильник. Трупы мужчин и женщин в беспорядке валялись во дворе и загромождали дом. Сорок шесть мертвецов, все без голов. Земля насквозь пропиталась кровью. Дом был разграблен, все корзины и сундуки перевернуты, стойла опустели. Убили даже собак: им хотя бы головы сохранили. Никого живого не осталось на холме, разве что кошки и вороны, да и те в страхе от нас шарахались.
Ознакомительная версия.
