— Как бы насчет вздремнуть, а, брат Люций?
— Вздремнуть бы не мешало. — Люций сонно моргнул. — До вечерка…
— А лучше — до утречка… — сладко зевнул Теренций. — Эй, хозяин!
Мариус Бруно возник словно из-под земли.
— Чего изволите?
— Нам бы в кроватку, — жеманно попросил Теренций, — на перинки…
— Прошу! — Предупредительно поддерживая монахов под руки и непрестанно кланяясь и лебезя, Мариус Бруно проводил монахов по лестнице, провел через двор и довел до дверей комнаты в том самом здании, где прошлой ночью Марко и Марта чуть не угодили под самострел и вдруг установили между собой родственную связь. Комната была та же: на стенах виднелись свежие отметины от стрел.
Монахи улеглись и почти сразу же захрапели, да так, что стекла в окнах задребезжали. Марта, чтоб унять голод, выпила две кружки воды из бочонка, стоявшего в углу комнаты. Вода была свежая, но есть захотелось еще больше.
«Если они не привезут меня в Шато-д’Ор к утру, — горестно подумала Марта, прислушиваясь к песням своего живота, — я подохну с голодухи… Надо же было Марко забыть про меня… Почему они не заехали сами?» А вдруг Ульрих и Марко уже погибли, преданные монахами или маркграфом, а ее теперь везут не к Марко в Шато-д’Ор, а куда-нибудь в глушь, чтобы там, подальше от посторонних глаз, — прирезать. «А что? — испугалась она своих мыслей. — Ведь может так быть… Прирежут да в болоте утопят… „Сбежала, — скажут, — а куда, не ведаем!“ Да и искать-то уж, может, некому!» Марта вздохнула, всхлипнула и, утирая нос чадрой, стала тихо плакать о своей горькой судьбе, грешной и никчемной жизни…
Кое-как успокоившись, она направилась к распятию и начала молиться о том, чтобы все ее страхи не оправдались, чтоб Марко и Ульрих были живы и здоровы, а все их враги побеждены и посрамлены.
За спиной у нее тихонько скрипнула дверь. Она резко обернулась и увидела Мариуса Бруно. «Влипла!» — ахнула она и, вскочив на ноги, сказала: «Амен».
— Привет, красотка… — вполголоса произнес Бруно, поплотнее закрывая за собой дверь. — Стало быть, мы уже под сарацинку работаем?
— Хозяин, — взмолилась Марта, — не выдавайте меня, ради Бога!
— Да что ты, деточка, — сказал Бруно, — на кой черт ты мне сдалась… Ты лучше скажи, почему тебя так нарядили?
— Это мессир Ульрих и его слуга, хозяин… Они нарядили меня, чтоб меня не узнали в Визенфурте…
— Понятно… А как ты угодила к монахам?
— Они прятали меня у них, пока ходили к маркграфу. А потом аббат де Сен-Жакоб послал со мной этих в Шато-д’Ор… Хозяин, а с мессиром Ульрихом вы сегодня не видались?
— Они проехали мимо… — сказал Бруно. — И этот мужик, который имел тебя на столе, был с ним, только одет он был как рыцарь.
— Внял Господь моим молитвам! — пробормотала Марта.
— Чего? Ты что, об них молилась? С каких это пор ты стала молиться за тех, с кем спала?!
— С мессиром Ульрихом я не спала… — обиделась Марта. — А с Марко… Я же не знала, что он мой отец!
— Так он назвался твоим отцом? Черт побери, это удача…
— Почему?
— А ты забыла, сколько должна мне, а?
— Не ведаю, хозяин, ей-богу, порота и сечена, а считать не учена.
— Должна ты мне, старушка, три цехина! Поняла? Плати долг и вали к отцу или хахалю, кто он там тебе… А нет — скидывай эту рухлядь и иди работать, к вечеру мужиков наедет — будь здоров! Не то выдам, поняла? В «черном углу»-то бывала уже поди-ка?
— Бывала… — Марта вспомнила, как майстер Вальтер порол ее кнутом на площади в Визенфурте, и ей стало очень скучно.
— А в этот раз, помяни мое слово, тебе не пятнадцать ввалят, а пятьдесят. Уж и помрешь, а пороть не перестанут…
— А если отдам, тогда свободна? — спросила Марта, вспомнив о своем кладе, ведь там и было три цехина да еще семь серебряных монет, да еще перстенек… — Пойдемте, хозяин, отдам я вам долг, — сказала Марта.
— Что? Откуда у тебя деньги? Воровала? Идем, покажешь!
Мариус, разумеется, с самого начала шел с намерением отобрать у Марты деньги и объявить, что в счет долга ворованные деньги не входят. Но, не желая торопить событий, Марте этого не сказал. Марта в своих восточных одеждах семенила впереди, а за ней шел Бруно, время от времени поправляя нож, болтавшийся у него на брюхе. Выйдя из гостиничного дома, они обошли конюшни и оказались на заднем дворе трактира, где между двух дровяных сараев находилась сколоченная из досок клетушка, в которой прежде обитала Марта.
В клетушке было полутемно, пахло кошками и гнилым тряпьем. Марта прошла в самый конец клетушки, разрыла солому. Под ней белел приметный камень, а под камнем, присыпанная землей, находилась дощечка, прикрывавшая ямку. Марта раскопала ямку и вынула оттуда маленький кожаный мешочек, где и находилось ее сокровище…
— Вот, смотрите, хозяин! — сказала она и простодушно протянула ему мешочек. Мариус взял кошелек, высыпал на ладонь монетки и перстенек, спокойно подбросил их, поймал, затем поочередно попробовал цехины и серебро на зуб и сказал:
— Ворованные они у тебя, девка, и перстень тоже ворованный! Не пойдет…
— Как не пойдет?! — не веря своим ушам, произнесла Марта. — Я их заработала… Заработала я их!
— А ты еще заори, что тебя грабят! — посоветовал Мариус. — Народ собери, пусть увидят, какая ты сарацинка…
— Отдай деньги! — взмолилась Марта. — Или возьми, да отпусти!
— Нет, молодушка, — криво улыбнулся Мариус, — скидывай эти одежки да иди к гостям, шлюха! А ты думала, стерва, отпущу я тебя? Ишь ты!
— А монахи как же? — спросила Марта, на глаза которой наворачивались слезы…
— Монахи-то? — хмыкнул Мариус. — Монахи не скоро проснутся, я им чуток порошка дал, сонное зелье… К завтрему только очухаются, а о тебе скажу — сбежала ваша сарацинка, и все! Поверят!
— А мессир Ульрих с Марко хватятся?
— Не хватятся, им не до тебя, — уверенно заявил Мариус. — Слышно, мужики сказывали, воевать они с епископом будут. Епископ под Шато-д’Ор войско привел, сорок тыщ! Не устоять Шато-д’Ору-то… Так что не спеши туда, а то пришибут ненароком.
Марта зарыдала. Ее красные, обвисшие от пьянства щеки замалиновели, по ним ручейками побежали слезы. В голос она ревела только, когда ее били, чтоб разжалобить того, кто бил, в других же случаях плакала тихо, кусая губы и изредка всхлипывая. Ей не привыкать было терпеть и душевную, и физическую боль — получать удары, валяться по уши в грязи, слушать грязные слова… Но тут ее вдруг втоптали в грязь, когда она считала, что уже отмылась от нее, ее ткнули носом в дерьмо, когда она думала, что больше никогда не будет его нюхать. И потом ее обвинили в воровстве, а она не крала этих денег, она заработала их пусть грязной, подлой, но все-таки работой. Перстенек, правда, действительно ворованный, но ведь не в нем дело, а в принципе. И взбешенная Марта бросилась на хозяина, квелая и неуклюжая баба — на рослого матерого мужика. Она хотела вцепиться ему в рожу, в бороду, выцарапать глаза… Но Мариус ткнул кулаком, и Марта, словно подушка, шлепнулась о стену клетушки.
