Ознакомительная версия.
Двери святилища стояли на запоре. Оттуда никого не выпустили. После того как Гвиневеру вывели наверх, Артур долго с ней говорил, потом спустился в подвал, один, с Экскалибуром в руке, и оставался там целый час. Когда он вышел, лицо его было холоднее моря и серое, как сталь Экскалибура, только самый клинок стал алым и липким от крови. В одной руке Артур сжимал рогатый золотой обруч, который Гвиневера надевала, изображая Изиду, в другой – меч.
– Все мертвы, – сказал он мне.
– Все?
– Да. – Он говорил со странным безразличием, хотя все на нем было в крови – не только латы, но даже гусиные перья на шлеме.
– И женщины? – спросил я, ибо среди служительниц Изиды была моя бывшая возлюбленная Линет. Я не сохранил к ней никаких чувств, но сейчас ощутил приступ жалости.
– Все, – почти беспечно отвечал Артур.
Он медленно шел по гравийной дорожке сада.
– Сегодня ночью это было не в первый раз, – проговорил он странным, озадаченным тоном. – Они занимались этим часто. Все. Каждое полнолуние. Все со всеми. Кроме Гвиневеры. Она – только с близнецами или с Ланселотом. – Его затрясло – первое проявление чувств с тех пор, как он хладнокровно поднялся из подвала. – Она говорит, что начала все ради меня. Кто воссядет на трон? Артур, Артур, Артур. Но я был неугоден богине. – Он заплакал. – Или я слишком сильно ей противился, и тогда меня заменили на Ланселота. – Артур бессильно взмахнул окровавленным мечом. – Ланселот, – полным муки голосом повторил он. – Долгие годы, Дерфель, она спала с Ланселотом – и все, по ее словам, ради религии! Религии! Он всегда был Озирисом, она – Изидой. Кем еще она могла быть?
Он дошел до террасы и сел на каменную скамью, откуда виден был посеребренный луной ручей.
– Не следовало убивать их всех, – после долгого молчания проговорил Артур.
– Да, господин, – отвечал я. – Не следовало.
– А что мне оставалось? Это непотребство, Дерфель, просто непотребство!
Он вновь зарыдал, затем принялся говорить про позор, про то, что убитые видели позор Гвиневеры и его собственное бесчестье, потом сбился и опять заплакал. Я молчал. Артуру, кажется, было все равно, здесь я или ушел... Я оставался рядом, пока не настало время вывести Динаса и Лавайна к ручью, чтобы Нимуэ клок за клоком вырвала их мерзостные души.
А теперь, в брезжущем свете зари, Артур, опустошенный, сидел у моря. Рогатый обруч валялся у его ног, шлем и обнаженный Экскалибур лежали на скамье. Кровь на клинке ссохлась в бурую корку.
– Надо уходить, – сказал я, когда море стало серым, как наконечник копья.
– Зачем? – горько молвил Артур.
– Чтобы исполнить наши клятвы.
Он плюнул и ничего не сказал. Из леса привели лошадей, Котел и сокровища Британии запаковали в дорогу. Воины смотрели на нас и ждали.
Есть ли клятва, которая не нарушена? – с горечью проговорил Артур. – Хоть одна?
– Надо уходить, господин, – сказал я и, когда он не встал и не ответил, повернулся на каблуках. – Тогда мы уйдем без тебя.
– Дерфель! – с болью голосе позвал Артур.
– Да, господин? – обернулся я.
Он смотрел на свой меч и, казалось, не понимал, откуда на клинке кровь.
– Мои жена и сын в комнате наверху. Забери их, пожалуйста. Они могут ехать на моей лошади. Потом можно трогаться.
Он старался говорить обыденным голосом, самым обыденным, как будто это очередное, ничем не примечательное утро.
– Хорошо, господин, – сказал я.
Артур встал и, так и не вытерев с клинка кровь, загнал Экскалибур в ножны.
– Знаешь что, Дерфель?
– Скажи мне, господин.
– Моя жизнь никогда не будет прежней, ведь правда?
– Не знаю, господин, – отвечал я. – Не знаю.
Слезы покатились по его худым щекам.
– Я буду любить ее до самой смерти. Каждый день я буду думать о ней. Каждую ночь, засыпая, я буду ее видеть и каждое утро не находить рядом. Каждый день, каждую ночь и каждое утро, пока не умру.
Он взял шлем с окровавленным плюмажем, оставил рогатый обруч лежать и пошел со мной. Я вывел Гвиневеру и Гвидра из спальни, и мы уехали.
Морской дворец достался Гвенвивах. Она жила в нем одна, в окружении собак и ветшающих сокровищ. Смотрела в окно, не едет ли Ланселот, ибо верила, что однажды он приедет и поселится с ней у моря во дворце сестры, но ее желанный так и не приехал, сокровища разворовали, дворец рухнул, а Гвенвивах умерла, по крайней мере, так говорили. А может, она до сих пор жива и ждет человека, который никогда не придет.
Мы уехали прочь. А на берегу речки чайки клевали падаль.
* * *
Гвиневера, в темно-зеленом плаще поверх длинного черного платья, с черной лентой в зачесанных назад рыжих волосах, ехала на Артуровой кобыле Лламрей. Она сидела боком, правой рукой вцепившись в луку седла, а левой придерживая перепуганного заплаканного сына. Гвидр то и дело оборачивался на отца, упрямо шагавшего позади лошади.
– Он хоть мой сын? – зло крикнул Артур один раз.
Гвиневера опустила красные от слез глаза. Ее мотало в седле взад-вперед, и все равно она выглядела величаво.
– Больше ничей, о принц, – сказала она наконец. – Больше ничей.
Дальше Артур шел молча. Он хотел быть наедине со своим горем, и я присоединился к Нимуэ во главе процессии. Следом ехали всадники, затем Гвиневера, замыкали шествие мои воины с Котлом. Нимуэ возвращалась тем же путем, что вывел нас к морю – по дороге между кустами тиса и утесника.
– Значит, Горфиддид был прав, – сказал я некоторое время спустя.
– Горфиддид? – переспросила Нимуэ, дивясь, что я вспомнил имя давно забытого короля.
– В Лугг Вейле, – напомнил я, – он назвал Гвиневеру потаскухой.
– А ты, Дерфель Кадарн, – презрительно отвечала Нимуэ, – хорошо разбираешься в потаскухах?
– А кто же она еще? – горько спросил я.
– Не потаскуха. – Нимуэ указала вперед, там, где поднимающиеся над деревьями дымки указывали, что гарнизон Виндокладии готовит завтрак. – Их надо обойти стороной.
Нимуэ свернула с дороги в лес. Я подозревал, что тамошние воины уже слышали о нападении Артура на Морской дворец и не сочли нужным вмешиваться, но послушно свернул за ней. Остальной отряд последовал нашему примеру.
– Ошибка Артура, – сказала Нимуэ некоторое время спустя, – что он взял в жены не помощницу, а соперницу.
– Соперницу?
– Гвиневера могла бы править Думнонией не хуже любого мужчины, и лучше, чем многие. Она умнее Артура и столь же решительна. Будь она дочерью Утера, а не этого дурачка Леодегана, все сложилось бы иначе. Она стала бы второй Боадицеей, и отсюда до Ирландского моря лежали бы мертвые христиане, а до Германского – саксы.
– Боадицея, – напомнил я, – проиграла войну.
Ознакомительная версия.
