– Но, – сказал Ливаро, – нас теперь всего трое против четырех.
– Твоя правда, но мы, мы никого предательски не убивали, – сказал Антрагэ, – а господь дарует силу невинным. Прощай, Бюсси!
– Прощай, Бюсси! – повторили его спутники.
И они ушли из этого проклятого дома со смертельно бледными лицами и с ужасом в душе.
Они унесли из него, вместе с образом смерти, то глубокое отчаяние, которое удесятеряет силы. Они почерпнули в этом доме то благородное негодование, которое возвышает человека над его смертной сутью.
За четверть часа толпа так разрослась, что молодые люди с трудом через нее протолкались.
Подойдя к месту поединка, они увидели своих противников: одни сидели на камнях, другие живописно расположились на деревянных загородках.
Смущенные своим опозданием, анжуйцы пустились бегом.
При четырех миньонах находились их четверо стремянных.
Четыре шпаги, лежавшие на земле, казалось, тоже отдыхали в ожидании, как и их хозяева.
– Милостивые государи, – сказал Келюс, поднимаясь и с несколько презрительным видом отвешивая им поклон, – мы имели честь ждать вас.
– Простите пас, господа, – ответил Антрагэ, – но мы пришли бы раньше вас, если бы не опоздание одного из моих товарищей.
– Господина де Бюсси? – спросил д'Эпернон. – А и в самом деле, я его не вижу. Очевидно, сегодня утром его придется тянуть сюда за уши.
– Мы ждали до сих пор, – сказал Шомберг, – мы можем подождать и еще.
– Господин де Бюсси не придет, – ответил Антрагэ. Глубокое удивление отразилось на всех лицах, и только лицо д'Эпернона выражало другое чувство.
– Не придет? – сказал он. – Ага! Значит, храбрейший из храбрых испугался?
– Этого быть не может, – возразил ему Келюс.
– Вы правы, господин де Келюс, – сказал Ливаро.
– А почему же он не придет? – спросил Можирон.
– Потому, что он мертв, – ответил Антрагэ.
– Мертв?! – воскликнули миньоны. Д'Эпернон молчал и даже слегка побледнел.
– Его предательски убили! – продолжал Антрагэ. – Вы разве не знали этого, господа?
– Нет, – сказал Келюс, – как мы могли знать?
– Да и верно ли это? – спросил д'Эпернон. Антрагэ вынул свою шпагу.
– Так же верно, – сказал он, – как верно то, что это его кровь на моей шпаге.
– Убит! – вскричали трое друзей короля. – Господин де Бюсси убит!
Д'Эпернон продолжал с сомнением покачивать головой.
– Эта кровь вопиет о возмездии, – сказал Рибейрак, – разве вы не слышите, господа?
– А, вот оно что! – ответил Шомберг. – Кажется, в ваших скорбных словах скрыт какой-то намек?
– Клянусь господом, да, – сказал Антрагэ.
– Что все это значит? – воскликнул Келюс.
– Ищи того, кому преступление выгодно, говорят законники, – пробормотал Ливаро, – Послушайте, господа, не объяснитесь ли вы громил и ясно? – прогремел Можирон.
– Для этого мы сюда и пришли, господа, – сказал Рибейрак, – и оснований у нас больше, чем надо, чтобы сто раз убить друг друга.
– Тогда скорей за шпаги, – сказал д'Эпернон, извлекая свое оружие из ножен, – и покончим побыстрей.
– О! Как вы торопитесь, господин гасконец! – заметил Ливаро. – Вы не петушились так, когда нас было четверо против четырех!
– Разве это наша вина, что вас только трое? – ответил д'Эпернон.
– Да, ваша, – воскликнул Антрагэ. – Он погиб, потому что кому-то было выгодно, чтобы он лежал в могиле, а не стоял на поле боя. Ему отрубили кисть руки, чтобы эта рука не смогла больше держать шпагу. Он погиб, потому что кому-то надо было любой ценой погасить эти глаза, молния которых ослепила бы вас четырех разом. Поняли вы? Я достаточно ясен?
Шомберг, Можирон и д'Эпернон взвыли от ярости.
– Полно, господа, полно, – сказал Келюс. – Уйдите, господин д'Эпернон. Мы будем драться трое на трое. Тогда эти господа увидят, способны ли мы, несмотря на то что право на пашей стороне, воспользоваться несчастьем, которое мы оплакиваем так же, как они. Пожалуйте, милостивые государи, пожалуйте, – добавил он, отбрасывая назад шляпу и поднимая левую руку, а правой взмахивая шпагой, – пожалуйте, и, увидев, как мы сражаемся под открытым небом, перед взглядом господа, вы рассудите, являемся ли мы убийцами. По местам, милостивые государи, по местам!
– О! Я вас ненавидел, – сказал Шомберг, – теперь же вы мне омерзительны.
– А я, – сказал Антрагэ, – час тому назад я бы вас просто убил, теперь же я вас изрублю в куски. В позицию, господа, в позицию!
– В камзолах или без камзолов? – спросил Шомберг.
– Без камзолов, без рубашек, – сказал Антрагэ. – Грудь обнажена, сердце открыто.
Молодые люди сняли камзолы и сорвали с себя рубашки.
– Ах ты, черт, – сказал Келюс, раздеваясь, – я потерял кинжал. Он слабо держался в ножнах и, должно быть, выпал по дороге.
– Или же вы оставили его у господина де Монсоро, на площади Бастилии, – сказал Антрагэ, – в таких ножнах, из которых вы не осмелились его вынуть.
Келюс издал яростное рычание и встал в позицию.
– Но у него же нет кинжала, господин д'Антрагэ, у него нет кинжала, – закричал Шико, прибывший в этот момент на поле боя.
– Тем хуже для него, – сказал Антрагэ, – я тут ни при чем.
И, вытащив левой рукой свой кинжал, он тоже занял позицию.
Участок земли, на котором должна была произойти эта ужасная схватка, был расположен как мы уже видели, в уединенном, укрытом деревьями месте.
Обычно днем туда заглядывали только дети, приходившие поиграть, а ночью – только пьяницы и воры, в поисках ночлега.
Загородки, поставленные барышниками, как и следовало ожидать, отстраняли от этого уголка толпу, которая подобна речным волнам: они устремляются всегда вдоль берега и останавливаются или поворачивают назад только если наткнутся на какое-нибудь препятствие.
Прохожие шли вдоль загородок, не останавливаясь.
К тому же час был очень ранний, да и все, кто уже вышел на улицу, спешили к залитому кровью дому Монсоро.
Шико, с бьющимся сердцем, хоть по натуре своей он о не был чувствителен, уселся впереди лакеев и пажей на деревянные перила.
Он не любил анжуйцев и ненавидел миньонов, но и те о другие были отважны и молоды, в их жилах текла благородная кровь, которая с минуты на минуту должна была пролиться при ярком свете занявшегося дня.
Д'Эпернон решил рискнуть и побахвалиться в последний раз.
– Как! Значит, я внушаю такой страх? – воскликнул он.
