– Моя сила здесь... Постарайтесь нанести удар сюда.
Фауста долго смотрела на него. Он выглядел совершенно серьезным.
Если бы он мог прочесть, что происходило в ее уме и какую адскую мысль он зародил в ней своей нехитрой шуткой, он бы содрогнулся.
Секунду она оставалась в задумчивости, стараясь понять смысл его слов и выгоду, которую она могла бы из них извлечь, и в ее голове наконец-то мелькнула спасительная, как ей показалось, мысль.
Фауста решила: «Мозг!.. Надо поразить его мозг!.. Заставить его окунуться в безумие!.. Или... ну, конечно же! Он сам указывает мне этот способ... значит, этот способ должен быть удачным... Он прав, это в тысячу раз лучше, чем смерть... И как только я не поняла это прежде?»
Вслух же она произнесла со зловещей улыбкой:
– Вы правы. Если вы выйдете отсюда живым, я больше не буду пытаться вас убить. Я попробую что-нибудь другое.
Несмотря на все свое мужество, Пардальян не мог сдержать невольной дрожи. Его замечательная интуиция, интуиция, которой он всегда руководствовался, подсказывала ему, что она придумала нечто ужасное, причем это «нечто» было продиктовано ей его неуместной шуткой.
И он пробурчал себе под нос:
– Разрази меня чума! И надо же мне было острить! А теперь тигрица бросилась по новому следу, и Бог знает, что еще она мне приготовит!
Однако он был не из тех, кто долго остается в дурном расположении духа; решительно тряхнув головой, он насмешливо сказал:
– Помилуйте, да стоит ли все затевать сначала? Шевалье показался принцессе таким спокойным, таким невозмутимым, так превосходно владеющим собой, что она вновь залюбовалась им; ее решимость была сильнейшим образом поколеблена, и прежде чем броситься в новую авантюру, изобилующую трудностями, она решила в последний раз попытаться привязать его к себе. Ее голос дрожал:
– Вы слышали, что я сказала этим испанцам? Впрочем, я не полностью раскрыла им свои мысли. Вы в насмешку титуловали меня женщиной, мечтающей возродить империю Карла Великого. Но империя Карла Великого покажется крошкой по сравнению с тем, что я могла бы создать, опираясь на такого человека, как вы. Неужели это ослепительное будущее не прельщает вас? Сколько мы могли бы свершить, будь мы вдвоем! Вся вселенная оказалась бы у наших ног. Одно ваше слово, только одно слово – и этот испанский принц исчезнет, а вы станете единственным повелителем той, кто никогда не знала иного повелителя кроме Бога. Мы сможем покорить мир, обещаю вам это. Так скажете ли вы долгожданное слово?
Пардальян ответил ледяным тоном:
– Мне кажется, я раз и навсегда выразил свое отношение к этим честолюбивым мечтам. Извините меня, сударыня, это не моя вина, но мы с вами никогда не сможем понять друг друга.
Фаусте стало ясно: он непоколебим. Она не стала настаивать и лишь одобрительно кивнула.
Пардальян же продолжал насмешливым голосом:
– Однако это вынуждает меня, сударыня, сказать вам то, что я хотел сказать уже давно, когда еще только вошел сюда. И если я не сделал этого раньше, то лишь потому, что внимательно слушал вас.
– Я жду, – сказала она холодно.
Пардальян посмотрел ей прямо в глаза и с расстановкой произнес:
– Если вы подстроите убийство короля Филиппа, как несколько месяцев назад подстроили убийство Генриха Валуа, то это касается только вас и его. Я не собираюсь брать Филиппа под защиту, тем более, что он, как мне кажется, вполне способен защитить себя сам. Если вы, в своих личных честолюбивых целях, предадите эту страну огню и мечу, если вы развяжете в ней кровавую гражданскую войну, как вы сделали это во Франции, это опять-таки касается вас и Филиппа или его народа. Действуй вы законными методами, я бы даже сказал, что ничего не имею против, ибо, поднимая Испанию на борьбу с ее королем, вы доставляете тем самым этому последнему множество хлопот, так что ему явно придется отказаться от планов касательно Франции. И это уже само по себе поможет моей несчастной стране – под водительством хитрого короля и славного человека (я имею в виду Беарнца) у нее окажется достаточно времени, чтобы залечить большинство ран, нанесенных вами. В этих двух пунктах, сударыня, я хоть и не одобряю ваших идей и методов, но, по крайней мере, не стану на вашем пути.
– Это уже очень много, шевалье, – откровенно сказала принцесса, – и если в обмен на ваш нейтралитет, для меня поистине неоценимый, вы не потребуете чего-то неприемлемого, то я заранее уверена в своем успехе.
Пардальян сдержанно улыбнулся:
– Здесь вы можете предпринимать все, что вам угодно, это ваше дело. Но не смейте более обращать взоры к моей стране. Я уже говорил вам – Франция нуждается в покое и мире. Не пытайтесь разжечь там ненависть и раздоры, как вы уже пытались когда-то – в противном случае на вашем пути встану я. Я не желаю унизить вас, равно как не желаю и хвастать, но вы уже знаете, как дорого обходится иметь меня своим врагом.
– Я знаю, – ответила она строго. – Это все, что вы хотели мне сказать?
– Нет, тысяча чертей! Я должен вам сказать еще следующее: ваш новый замысел, который вы пытаетесь осуществить здесь, обречен на верную неудачу. Его постигнет та же участь, что постигла ваши замыслы во Франции: вы потерпите поражение.
– Почему?
– Я мог бы ответить вам: потому что эти замысли строятся на насилии, предательстве и убийстве. Но я скажу проще: потому что ваши честолюбивые мечтания неразрывно связаны с добрым и честным человеком, по прозвищу Эль Тореро, а он никогда не примет тех предложений, которые вы собираетесь ему сделать. Потому что дон Сезар – это человек, которого я уважаю и люблю, и я запрещаю – вы слышите – запрещаю вам избирать его своей мишенью, если вы не хотите иметь меня на своем пути! А теперь, когда я сказал вам все, что намеревался, вы можете впускать сюда ваших убийц.
С этими словами он поднялся со скамьи; лицо его светилось отвагой.
И в тот же миг, словно услышав его приказ, в зал ворвались люди Фаусты; в их криках звенела ярость.
Принцесса тоже встала.
Она не ответила ни слова. Не торопясь, она повернулась, величественно сделала несколько шагов и остановилась на другом конце зала: ей хотелось присутствовать при схватке.
Если бы Пардальян пожелал, ему достаточно было еще минуту назад протянуть руку и схватить Фаусту за плечо – в этом случае столкновение закончилось бы, еще не начавшись. Женщина стала бы ему великолепной защитой. Ни один человек из тех, кто ворвался в зал, не осмелился бы поднять шпагу, видя, что их госпожа находится во власти того, кого им было поручено убить без всякой жалости.
Однако Пардальян не принадлежал к числу людей, способных прибегать к подобным методам. Он поглядел вслед Фаусте, но даже не подумал остановить ее.
