— Ах вы подлые трусы! — взревел Франсуа. — Вы хотите убить мою жену, и всемером нападаете на одного! А я вам говорю, что вы все равно сюда не войдете! Если кто-нибудь сделает хотя бы шаг, это будет последний шаг в его жизни.
С этими словами рыбак загородил дверь, потрясая топориком, которым он обычно рубил дрова. Самые решительные отступили назад. Один лишь Симонно, подстрекаемый наследственной ненавистью к Гишарам, устремился вперед. Занесенный топор обрушился не на лесника, а на ружье, которым тот пытался нанести удар противнику, и разрубил его пополам чуть пониже приклада, так что оружие выпало из рук Симонно. Всеобщее смятение было так велико, что две лаявшие собаки умолкли и разом грянули два выстрела; свинцовые пули, пролетев мимо рыбака, оставили две вмятины на створке двери, перед которой он стоял.
Из хижины в ответ на эти залпы послышались громкие вопли умирающей и крики малышки Юберты, заплакавшей от испуга.
Не ожидая следующей атаки, Франсуа Гишар ринулся на своих врагов. Первый удар получил несчастный судебный исполнитель; рыбак так сильно толкнул его плечом, что он опрокинулся навзничь, скатился вниз по склону к реке и упал в воду. Управляющий и один из жандармов, не слишком жаждавшие подобных ударов столь свирепого противника, поспешили на помощь стражу порядка. Схватка продолжалась между рыбаком и двумя жандармами с лесниками, но, как они ни старались, им не удавалось схватить Франсуа Гишара, сражавшегося с поистине богатырской силой. Враги рыбака были вынуждены отступить.
И тут к Франсуа Гишару подошел паромщик.
— Беги, Франсуа! — сказал он. — Ты затеял безнадежное дело. Ты отколотил двух жандармов, но тебе не одолеть десяток или два десятка солдат, и ты не перебьешь весь венсенский гарнизон, который пришлют сюда в случае надобности. Спасай свою жизнь! Мы перенесем Луизон в наш дом и позаботимся о ней не хуже тебя. Беги же, если хочешь снова увидеть жену.
Рыбак вырвал у себя еще одну прядь волос, но понял, что паромщик дал ему дельный совет. Противники Франсуа Гишара восстановили свои ряды и, видимо, готовились предпринять еще одну атаку на него. У рыбака не было времени для раздумий. Он заглянул в последний раз в свою лачугу и увидел силуэт жены, казавшийся белым призраком на фоне темных саржевых занавесок; с растрепанными волосами и блуждающим взглядом больная сидела на кровати и со страхом прислушивалась к шуму, доносившемуся с улицы. Франсуа крикнул жене:
— До скорого свидания, Луизон! До скорого свидания! Затем он обогнул изгородь и со всех ног помчался через поле.
Лесники и жандармы упорно преследовали беглеца, в то время как судебный исполнитель и управляющий, также ожесточившиеся из-за оказанного им сопротивления и вынужденного купания одного из них, приступили к исполнению своих невеселых обязанностей.
Преследователи прочесывали лес, пока не стемнело, но найти рыбака им так и не удалось между тем Франсуа Гишар всего лишь вышел из чаши, спустился к реке в том месте, где густая завеса тополей заслоняла берега, и, войдя в воду по шею, спрятал голову под нависавшим корнем ивы — таким образом он оставался невидимым для всех, за исключением рыб — своих давних знакомых.
Он затаился в этом укрытии до самого вечера, напоминая выдру, и умирал от беспокойства; напрасно он убеждал себя, что Матьё-паромщик будет ухаживать за Луизон столь же заботливо, как сын — за матерью, и что пребывание больной на переправе не скажется пагубно ни на ее здоровье, ни на делах соседа: рыбака терзала такая сильная тревога, что временами его обычно крепкий и здравый рассудок был близок к помешательству. В рокоте набегавших волн ему чудились жалобные стоны, а в кристальном зеркале бегущих перед ним вод ему мерещились призраки; он слышал также похоронный звон церковных колоколов, несущийся со всех окрестных деревень.
Когда стало смеркаться, Франсуа Гишар переплыл реку, стараясь как можно меньше высовываться из воды, добрался до шенвьерского берега и, спустившись вниз по течению, оказался напротив своего жилища.
Когда прибрежные тополя и тенистая растительность большого острова остались позади, с сердца рыбака свалился тяжкий груз.
Он увидел на противоположном берегу свою хижину, темневшую на красноватом фоне, которое сохраняет небо в окрестностях Парижа даже в самые темные ночи.
Эта хижина, стоявшая между двумя деревьями, которые не закрывали ее фасада, была в целости и сохранности; из трубы вырывались клубы дыма, свидетельствовавшие о том, что внутри жилища теплится жизнь.
Стало быть, подумал рыбак, его дом не снесли, как ему грозили.
Кроме того, было видно, что маленькие стекла над дверью сверкают, как бриллианты.
Значит, бедную больную не прогнали из дома, а сжалились над ней.
И тогда Франсуа Гишар, этот потомок браконьеров, у которых безбожие было в крови, упал на колени и принялся страстно молиться.
Затем, поверив в то, что Бог, столько сделавший для него, больше его не покинет, он, не таясь, с шумом бросился в реку.
Сделав десять саженей, Франсуа оказался на другом берегу; он собрался было ринуться к двери своей хижины, но тут его остановила одна мысль.
А вдруг, подумалось ему, за этим спокойствием и ярким светом скрывается западня?
Дом паромщика был всего в пятидесяти шагах, но у Франсуа Гишара не хватило духа отправиться за новостями в такую даль, в то время как он находился лишь в двух шагах от собственного дома, в котором, несомненно, его ждала Луизон.
Рыбак лег плашмя и, как змея, пополз по земле; подкравшись к хижине, он осторожно приподнял голову и заглянул в окно, выходившее на нижнее течение реки.
Хотя Франсуа Гишар и не отличался особенной чувствительностью, то, что он увидел, потрясло его не меньше, чем если бы он внезапно перенесся в долину Иосафата или услышал, как среди разверзшихся облаков раздаются грозные звуки труб Страшного суда.
Напротив окна, к которому он припал, стояла кровать; рыбак, искавший глазами Луизон, увидел на постели человеческую фигуру, полностью скрытую под белым покрывалом.
От этого зрелища Франсуа Гишар от ужаса на минуту онемел и оцепенел. Мерцавшее у смертного одра пламя двух свечей, которые стояли на стуле рядом с распятием и чашей со святой водой, придавало трупу невероятно выразительные формы; черты лица покойной отчетливо вырисовывались сквозь полотно: она напоминала мраморную статую.
В очаге пылал яркий веселый огонь; Матьё-паромщик сидел на табурете с малышкой Юбертой на коленях и кормил ее супом, черпая ложку за ложкой из миски, стоявшей на краю очага.
Девочку радовала непривычная иллюминация в доме, и от ее лепета слегка разглаживались морщины на лбу озабоченного паромщика.
