Рулав отскочил назад и скрылся в чаще прибрежного кустарника.
Прошло немного времени; норманн, не покидая своего поста, продолжал следить за озером. С шумом обрушился и расхлестнулся по прибрежному песку один, другой, третий вал, рассыпался и откатил назад, оставив на отмели два человеческих тела.
«Э-э, да я, кажется, знаю этих молодчиков, – подумал Рулав, – этот высокий, черный, кажется, сын родового старейшины, Вадим, а другой, который его, как милого друга, в своих могучих объятиях держит – Избор с Варяжки. Так и есть. Как он попал сюда?»
Снова налетел вал и обдал обоих молодых людей, лежавших на отмели, своими брызгами.
«Живы они или нет? – думал Рулав. – Жаль и того, и другого, оба молодцы, особенно этот Избор. Он мне давно уже нравится, этот мальчик. Будь он в наших дружинах, давно бы уже близким лицом к хёвдингу стал, а здесь что он? Все на него смотрят с пренебрежением. Варяг он и только».
Рулав вышел из своей засады и, осторожно ступая по мокрому песку, подошел к лежавшим без движения юношам.
– Вот как схватились, – бормотал он, – Избор этого княжича держит так, что и живому не удержать. Вот молодец!
Налетевший пенистый вал заставил старого норманна несколько отступить назад.
– Что же с ними делать, – рассуждал Рулав, – опять в озеро спустить, что ли? Ведь если здесь их тела найдут, то и до моего шалаша доберутся. Мне тогда несдобровать. Ищут эти проклятые жрецы меня. Жизнь им моя понадобилась. Вот какие. Старого норманна в жертву Перуну принести хотели, да нет, не из тех я, так я в руки не дамся. Родился свободным и в Валгаллу не рабом войду!
Говоря это, Рулав не спускал глаз с юношей. Он попеременно, как бы сравнивая их, взглядывал то на одного, то на другого. На Изборе глаза его останавливались чаще, чем на Вадиме. Старика привлекали могучие формы юноши, державшего в крепких объятиях своего товарища по несчастью.
– Ну, довольно, однако, – воскликнул Рулав, – ступайте, откуда пришли, пусть вас Ильмень вынесет в другое место, где найдут вас ваши родичи, а здесь вы только мне мешаете.
Он поднял было тело Избора, но в то же мгновение опустил его на песок.
Из крепко сжатых губ юноши вырвался слабый стон, ресницы зашевелились, губы задергались нервно.
– Жив, – проговорил норманн, – он жив. Нет, не решусь я в таком положении поднять руку на слабого, беззащитного. Норманны с беззащитными не воюют. Но как же быть? Ведь они могут выдать меня? Ну, да будь, что будет. Из-за Вадима я стараться не стал бы. Знаю я их, этих старейшинских сыновей. Если бы он один был, не задумался бы я его назад в озеро спустить, Избора жалко. Ради него только и оттащу их, а там пусть что угодно с ними случится.
Рулав, напрягая все силы, отволок по отмели тела обоих юношей и положил их на такое место, куда не достигал прибой.
Потом он, еще раз взглянув на Избора, поспешно скрылся в гуще кустарника.
10. МИЛОСТЬ НЕВЕДОМОГО БОГА
«Просите и дастся вам».
Св. Евангелие
Разразившаяся внезапно буря так же внезапно и стихла.
Ветер перестал завывать, рваные тучи быстро уплыли вдаль, выглянуло солнышко и залило ярким, веселым светом и успокоившееся озеро, и прибрежный кустарник заповеданной рощи.
Роща в мгновенье оживилась и наполнилась массою звуков. Затрещали в воздухе стрекозы, защебетали выпорхнувшие из густой листвы птички, дятел принялся за свою бесконечную работу, словом, все как будто воскресло, ожило; только два тела, оттащенные Рулавом в кучу кустарников, по-прежнему были неподвижны.
Уж не ошибся ли старый норманн, заметив признаки жизни в Изборе? Может быть, огляделись его старые очи? Не ослышался ли он, приняв слабое завывание ветра за стон, вырвавшийся из груди юноши?
Нет, не ошибся он. Ни очи, ни слух не изменили еще старику.
Всем телом вздрогнул вдруг Избор и открыл глаза. Первые мгновенья юноша не мог даже сообразить: где он находится? жив ли он или на другой замогильный мир смотрят его очи? Как странно кружится у него голова: какая тяжесть чувствуется во всем теле.
Нет, он жив, кругом все знакомые места – вот плещет Ильмень в своих низких берегах, вот и чайки носятся над его успокоившейся поверхностью.
Жив, слава Перуну!
Взор Избора остановился на безжизненном теле его товарища. Новая забота! Старейшинский сын доверился ему, не побоялся вместе с ним пуститься в челноке по бурному озеру, и вдруг теперь он мертв. Что скажет его род? Что скажет старик-отец Вадима? Никто из них не поверить, что Избор сделал все, что мог, только бы спасти Вадима от неминучей смерти. Погибая сам в волнах разбушевавшегося Ильменя, он, захлебываясь мутной, грязной водой, нырнул вслед за опускавшимся на дно Вадимом, поймал его, лишившегося уже чувств, крепко-крепко схватил и не выпустил из своих могучих объятий даже тогда, когда и сам потерял сознание.
Никто не поверит этому. Вот он – труп Вадима.
Но, может быть, он еще жив? Может быть, и он только потерял сознание и еще можно его вернуть к жизни?
Эта мысль озарила Избора, придала ему силы и заставила забыть свою собственную слабость. Он быстро вскочил на ноги, наклонился над Вадимом и, поспешно разорвав одежду на груди, приник ухом к сердцу. Прошло несколько томительных минут. Как ни чуток был Избор, как ни привык он различать каждый шорох, биения сердца все-таки не было слышно.
Он уже стал терять надежду.
Что про него подумают, что скажут про него, когда он вернется один и передаст в род Володиславов страшную весть о гибели единственного сына родового старейшины? Как будет убиваться его старуха-мать!
Да и никто не поверить, что он, спасшись сам, не мог спасти товарища, которого сам же вызвался перевезти через озеро.
Не поверят, скажут, что бросил Избор Вадима на погибель.
Он ли не старался? Ведь он вплоть до последней минуты не выпускал его. Только уже на суше разжались его руки, но поверит ли этому кто?
Неужели на всю свою жизнь оставаться опозоренным? И как он решился, зная седой, грозный Ильмень, пуститься по нему перед бурей?
Избор с тоской взглянул на распростертое тело старейшинского сына. Он уже не сомневался, что Вадим мертв и, придя к этому убеждению, в первый раз огляделся вокруг.
Где это он? Да никак он в заповеданной роще, в роще, посвященной громовержцу Перуну!
Так и есть. Как же они сюда попали? Ведь каждому, кто в эту священную рощу ступит, смерть грозит. Горе дерзкому! Служители Перуна такого поругания их святых не допустят. Ничья нога по священному лесу ступать не должна, иначе разгневается грозный бог и нашлет страшные бедствия на все племена славянские.
Потому так строго и охраняют служители Перуна священную рощу.
