Ознакомительная версия.
— Сестренка, — вздохнул он в отчаянии от ее непримиримости, — ну как ты не понимаешь… Что я выиграю, обвиняя Сент‑Джона? Даже если корабль и оборудован для работорговли (что маловероятно), мы окажемся в опасности, которую не стоит недооценивать, Робин. Капитан Сент‑Джон пойдет до конца, такой уж он человек. Нет, — Зуга решительно мотнул головой, растрепав завитые по моде волосы, — я не собираюсь подвергать риску ни нас с тобой, ни нашу экспедицию. Таково мое решение, и я требую, чтобы ты подчинилась.
Последовала долгая пауза. Робин медленно опустила взгляд, сложив руки на коленях.
— Хорошо, Зуга.
Брат вздохнул с явным облегчением.
— Благодарю тебя за понимание, дорогая. — Он наклонился, целуя ее в лоб. — Позволь проводить тебя к ужину.
Робин уже готова была отказаться, сославшись на усталость, и отужинать одна в своей каюте, однако, повинуясь внезапному наитию, кивнула:
— Спасибо, Зуга. — Она взглянула на брата с нечастой для нее сияющей улыбкой, чем окончательно его обезоружила. — Я счастлива иметь за столом такого прекрасного спутника.
Робин сидела между Сент‑Джоном и братом, и не знай ее Зуга так хорошо, то мог бы заподозрить в откровенном заигрывании с капитаном. Она расточала улыбки, внимательно подаваясь вперед, стоило ему заговорить, то и дело подливала в его бокал вина, радостно смеялась колким остротам. Зугу изумило и слегка встревожило такое преображение, да и Сент‑Джон никогда прежде не видел свою пассажирку в таком свете. Он прятал удивление за вежливой полуулыбкой, однако Робин Баллантайн и впрямь оказалась приятной собеседницей. Ее резковатые черты смягчились, делая лицо почти хорошеньким, а роскошные волосы, безупречная кожа и белоснежные зубы сияли и искрились в свете ламп. Мунго Сент‑Джон невольно и сам развеселился, смеялся все чаще, начиная проявлять явный интерес. Робин усердно наполняла его бокал, и капитан в этот вечер выпил больше, чем обычно позволял себе прежде, а когда стюард подал пудинг с коринкой, приказал подать к нему бутылку бренди.
На Зугу также подействовала странная праздничная атмосфера ужина. Когда Робин объявила, что устала, и встала из‑за стола, он горячо поддержал протесты Сент‑Джона, но девушка была непреклонна.
Вернувшись к себе, она заперла дверь каюты на засов и принялась тихонько собираться. Из кают‑компании доносились взрывы хохота. Встав на колени у сундука, Робин просунула руку на самое его дно и достала мужские молескиновые брюки, фланелевую блузу и шейный платок. Куртка с глухой застежкой и поношенные ботинки дополняли костюм — студенческая форма, под которой Робин скрывала свой пол, учась в больнице Сент‑Мэтью. Она скинула с себя одежду, наслаждаясь греховным ощущением свободы, и взглянула вниз, на свою наготу. Наверное, грешно любоваться собственным телом… но она не отвела глаза.
Прямые стройные ноги, изящный изгиб бедер, резко переходящий в узкую талию, почти плоский живот с пикантной выпуклостью ниже пупка. Здесь несомненно начинались владения греха, но Робин не устояла перед искушением и на мгновение задержала взгляд. Она прекрасно разбиралась в устройстве и назначении всех частей сложного механизма своего тела, как видимых, так и скрытых, но ощущения, исходившие оттуда, снизу, все‑таки смущали и беспокоили ее, потому что про это на занятиях в Сент‑Мэтью ничего не говорилось. Робин торопливо перевела взгляд на более безопасную территорию, собрала распущенные волосы на макушке и заправила их в шерстяной берет.
Груди были круглые и упругие, как яблоки, такие твердые, что почти не меняли формы, когда она поднимала руки. Сравнение со спелыми плодами доставляло удовольствие, и девушка нарочно повозилась с беретом чуть дольше, разглядывая грудь. Однако сколько можно потакать своим слабостям — она решительно натянула через голову рубашку, расправила ее полы и надела брюки, наслаждаясь после долгого хождения в неудобных юбках. Присев на койку, она обулась, поправила штрипки брюк и встала, затягивая ремень на талии.
Из черного саквояжа Робин достала сверток с хирургическими инструментами и выбрала самый прочный скальпель. Раскрыв его, она проверила лезвие большим пальцем — острое как бритва — и спрятала скальпель в карман брюк. Другого оружия не было.
Покончив с приготовлениями, Робин задвинула заслонку морского фонаря, в полной темноте легла одетая в койку, натянула грубое шерстяное одеяло до самого подбородка и стала ждать. Хохот в кают‑компании звучал все громче: похоже, бутылка бренди доживала последние минуты. Через некоторое время послышались тяжелые нетвердые шаги — брат пробирался мимо, в свою каюту, — и наступила тишина, нарушаемая лишь скрипом и стуком незакрепленных снастей качающегося на волнах корабля.
Робин была так возбуждена от страха и нетерпения, что уснуть не боялась, однако время тянулось утомительно медленно. Она то и дело приоткрывала заслонку фонаря, чтобы взглянуть на карманные часы, но стрелки, казалось, стояли на месте. В два часа ночи, когда человеческое тело и дух настоятельнее всего требуют отдыха, девушка тихонько поднялась с койки, подняла затемненный фонарь и двинулась к двери. Железный засов грохнул, словно ружейный залп, и Робин выскользнула из каюты.
В каюте чадила одинокая масляная лампа, отбрасывая на деревянные переборки скользящие тени. Бутылка из‑под бренди валялась на полу, перекатываясь взад‑вперед в такт качке. Девушка стянула ботинки и, оставив их у входа, босиком пересекла кают‑компанию. Дальше начинался коридор, ведущий в кормовую часть судна.
Задыхаясь, словно от долгого бега, Робин остановилась и приподняла заслонку, направляя тонкий луч фонаря в темноту. Дверь в капитанскую каюту была закрыта. Девушка осторожно двинулась вперед, ощупывая одной рукой переборку, пока пальцы не охватили медную дверную ручку.
— Помоги, Господи, — шепнула Робин, невыносимо медленно поворачивая ее.
Дверь подалась, приоткрывшись на дюйм. В сумраке каюты виднелось окошко для дублирующего компаса, проделанное в палубе, чтобы даже лежа в койке капитан мог определить курс корабля. Компас освещался тусклым желтым светом штурвального фонаря, и его отблеск позволял что‑то разглядеть и в глубине помещения.
Темный полог скрывал койку; мебели было немного. Слева виднелись запертые дверцы оружейного сейфа, а дальше — ряд крючков, на которых висел плащ и одежда, в которой капитан сидел за ужином. Напротив двери стоял массивный стол красного дерева с подставками для медных навигационных приборов, секстанта, линейки и циркулей; над ним на стене висели барометр и корабельный хронометр.
Ознакомительная версия.
