— Нет, — сказал Энтони, скатился с ее колен и присел рядом. — Я не умею, Фенхель.
— Что ты не умеешь?
— Извиняться. Благодарить. Никого. Ты же знаешь это. Или не знаешь?
— Да, да, да. Я все знаю, поэтому можешь убираться с моего благословения. — Она уставилась в траву. Под сенью ивы, там, где ее не выбелило солнце, травинки были нежны и зелены, словно весна еще не закончилась.
— Я люблю тебя, — сказал Энтони.
Фенелла схватилась за сердце, ей показалось, что оно сейчас остановится.
— Что это значит?
— Я никогда никого ни о чем не прошу, — гордо заявил он.
Но я хотел бы вернуться.
— В Портсмут, Энтони? — Голос ее звучал едва слышно. — В город с единственным сухим доком в Европе? Туда, где был построен корабль, который ты никогда не забудешь?
На его щеке дрогнул мускул.
— Нет, — ответил он. — К тебе. — На этот раз наклонился он. Обнял ее, крепко прижал к себе. — Не с пустыми руками, Фенелла. У нас кораблестроение все никак не сдвинется с мертвой точки, а такой человек, как я, ничего не добьется, не побывав за границей.
— Ты действительно думаешь, что будет мир и король не станет больше строить таких кораблей, как тот?
— Ты можешь спокойно называть его по имени, — произнес Энтони. — Мне не больно. Он называется «Мэри Роуз».
— Ты когда-то сказал, что второго такого корабля не построит никто в целом мире.
— Тогда я был невоспитанным семилетним ребенком.
— Теперь ты больше такого не скажешь?
По лицу юноши скользнула тень, на миг выдав его ранимость.
— Почему же, — произнес он, — в некотором роде… да.
— В некотором роде?
Он посмотрел сначала на землю, потом в лицо Фенелле.
— Тебе не хочется сказать мне, что пришло время избавиться от нее? — спросил он.
— А если бы даже я и сказала? Разве бы ты смог? — вопросом на вопрос ответила Фенелла.
Энтони покачал головой.
— От нее — никогда.
Помолчав некоторое время, он заявил:
— У нее я научился тому, что корабль способен на большее, чем просто перевозить войска с одного побережья на другое и таскать грузы, словно какой-то вьючный осел.
Фенелла кивнула, хотя была совершенно уверена в том, что у него была совсем другая причина не забывать «Мэри Роуз».
— Это первоклассная каракка, — продолжал Энтони. — Под Брестом она практически в одиночку одержала победу для короля, и, пока не подоспел «Генри Грейс э’Дью», эта спущенная на воду неповоротливая посудина, флагман сражался безупречно. Но времена меняются. Корабли, которые строятся на континенте, давно стали плацдармами морских битв. «Мэри Роуз» уже нужно не просто больше орудийных портов и более низко расположенный центр тяжести, если она хочет держаться наравне с остальными. Ее нужно в корне переделывать.
— И почему ее не переделывают?
Энтони взял в зубы травинку и прикусил ее, а затем заговорил:
— Почему? Потому что у короля другие заботы.
— Продолжение рода?
— Боюсь, что так, — сжевав травинку наполовину, Энтони присвистнул. — За десять лет у него не было ни одного живого наследника. Король, который задается вопросом, угоден ли его брак Богу, не может больше думать о флоте.
Фенелла понимала, о чем он говорит. Об этом говорила вся Англия. Единственный ребенок, которого могли продемонстрировать красавец король и его благородная испанка, был бесполезной девочкой, при пяти мертвых мальчиках. Как Фенелла.
— Но что может измениться до той поры, как ты вернешься? — спросила она более холодным тоном, чем собиралась. — Последняя беременность королевы была пять лет назад. Никто уже не предполагает, что она родит живого наследника.
— Кто знает. — Юноша пожал плечами и выплюнул травинку. — Тем не менее война на континенте продолжается. Однажды королю придется открыто заявить о своем отношении. Если он встанет на сторону императора Габсбурга и вступит в бой против Франции, все переменится.
Это была мечта Энтони: отправиться на войну, проявить себя, смыть грязь со своего имени или по меньшей мере умереть при попытке сделать это.
— Не умри, — негромко произнесла Фенелла.
— Я постараюсь. — В его улыбке промелькнуло смущение. — Когда я вернусь, мне придется найти подходящую работу. Где- нибудь там, где меня ни одна живая душа не знает. На крайний случай, в речном судоходстве, пока оно приносит достаточно денег, чтобы прокормить прекрасную обжору.
Фенелла снова схватилась за сердце. Затем выпрямила спину, чтобы скрыть бушевавшую внутри бурю.
— Мастер Флетчер, вы ведь не станете утверждать, что этот ваш лепет — предложение?
— Ты же меня знаешь, — ответил он, прикрывая глаза. — Я не могу иначе.
Ее рука потянулась к нему. Его рука потянулась к ней. Когда руки встретились, молодые люди бросились друг к другу и крепко обнялись. Шумно дыша ей в ухо, он застонал.
— Фенхель, если захочешь, ты найдешь себе сотню других, получше. Но ни один из них без тебя не лишится остатков рассудка.
Она была грубой девушкой, легко сносила удары судьбы, вела хозяйство своей взбалмошной матери, ссорилась из-за наследства и содержания со злобным дядей. Она была ребенком, которого не хотел ее отец, поэтому в возрасте пяти лет решила, что она тоже никого не хочет. Только Энтони. Который тоже никого не хочет. Только ее.
«Мы люди с тесными сердцами, — думала она. — У него есть место в моем сердце, а у меня — в его. И только потому, что иногда сложно иметь в своем сердце людей вроде нас, мы расширили свои сердца всего на дюйм. Чтобы туда поместился Сильвестр, который поможет нам терпеть друг друга».
Он отодвинул губами ее волосы и прошептал ей на ухо:
— Сейчас лучше?
— Нет. — Она рассмеялась сквозь слезы и осторожно выпрямилась. — Это будет ужасно. Ты можешь сказать, что мне делать без тебя в этом городе?
— Не лазать на черешни, Фенхель Прекрасная. Не забираться под ветви ивы и не разрешать красивым парням класть голову тебе на колени.
Она легонько шлепнула его по губам.
— Ты кто угодно, только не красивый парень.
— Вот именно поэтому.
— Это, случайно, не Энтони Флетчер говорит мне, что он ревнует?
— А почему бы и нет?
— Потому что у тебя нет сердца, сатаненок мой.
Так говорили в городе. «Черный мальчишка Флетчер, сатаненок, он укокошил своего брата, а в груди у него и сердца-то совсем нет».
Он взял ее за руку и положил себе под камзол. Сквозь ткань рубашки чувствовалось биение сердца, рассказывавшее ей о том, что не мог произнести этот трус, которому и принадлежало это сердце. Она поделилась с сердцем причитавшейся ему нежностью, разозлилась на мешавшую ткань рубашки. «Я так люблю твое сердце, Энтони. Я так люблю тебя. Пусть Господь хранит тебя, но я не имею права говорить этого, потому что тогда ты нахмуришь брови так, словно в голове у тебя начинается буря».
