Тут Бенвенуто прилег. Он изнемогал, кожа у него на руках и ногах была содрана; несколько минут он смотрел на кровоточащие ссадины, покрывавшие тело… Но вот пробило пять часов, и беглец заметил, что звезды стали меркнуть.
Не успел он подняться, как неподалеку появился часовой, которого он до сих пор не приметил, хотя тот, конечно, давно наблюдал за беглецом. Бенвенуто понял, что все погибло и, если он не убьет, будет убит сам. Он выхватил из-за пояса самодельный кинжал и с непреклонным видом пошел прямо на часового. И тот, разумеется, увидел, что перед ним не просто силач, а человек, доведенный до отчаяния, готовый драться не на жизнь, а на смерть. Действительно, Бенвенуто и не думал отступать. И стражник вдруг повернулся к нему спиной, будто не заметив его. Беглец понял, что это означает.
Он бросился к последней крепостной стене. Она была футов двенадцати-пятнадцати высотой, ее окружал ров. Но смельчак, подобный Бенвенуто Челлини, к тому же попавший в безвыходное положение, не отступит перед таким препятствием, ну, а так как часть самодельной веревки осталась на кирпичном выступе, часть же – на бревне и спуститься было не на чем, да и время не ждало, он, мысленно взывая к господу богу, спрыгнул вниз.
На этот раз Бенвенуто сразу потерял сознание. Он не приходил в себя по крайней мере час; но вот подул свежий предрассветный ветерок, и он очнулся. Еще с минуту Бенвенуто лежал словно оглушенный, потом провел рукой по лбу и все вспомнил.
Он почувствовал нестерпимую головную боль и увидел капли крови – они струились, словно пот, по его лицу и падали на камни, на которых он лежал. Он понял, что ранен в лоб, и снова провел рукой по лбу, но уже не для того, чтобы собраться с мыслями, а нащупать раны. Раны оказались легкие: просто ссадины, не задевшие черепа. Бенвенуто усмехнулся и попытался встать, но тут же упал: оказалось, что сломана правая нога пальца на три выше лодыжки. Нога до того онемела, что сначала он не почувствовал боли.
Бенвенуто снял рубашку, разорвал ее на узкие полоски, потом соединил кости сломанной ноги и туго забинтовал, захватывая бинтом ступню, чтобы повязка лучше держалась на переломе. Затем он пополз на четвереньках к одним из ворот, ведущих в Рим, – они находились шагах в пятистах.
Когда после мучительного получасового пути он добрался до ворот, оказалось, что они закрыты. Но Бенвенуто увидел под ними большой камень. Он сдвинул камень, который легко поддался, и пролез в образовавшееся отверстие.
Бенвенуто прополз еще метров тридцать, но тут на него вдруг набросилась свора голодных бродячих собак, почуявших по запаху крови, что он ранен. Он вытащил самодельный кинжал и вонзил его в бок самого большого остервенелого пса, убив его наповал. Вся свора тотчас же накинулась на убитого пса и сожрала его.
Бенвенуто дополз до Траспонтанской церкви. Около нее он натолкнулся на водоноса, который только что наполнил кувшины и навьючил их на осла.
Бенвенуто подозвал водоноса и сказал:
– Послушай-ка, я был в гостях у своей милой, да случилось так, что вошел-то я к ней через дверь, а вышел через окно: спрыгнул со второго этажа и сломал ногу. Отнесешь меня на паперть храма Святого Петра – дам тебе золотой.
Водонос молча взвалил раненого на спину и отнес в указанное место. Затем, получив обещанное вознаграждение, он продолжал свой путь, даже не обернувшись.
Тогда Бенвенуто по-прежнему на четвереньках дополз до дома сеньора Монлюка, французского посла, жившего в нескольких шагах от храма.
Сеньор Монлюк помог ему и проявил такое усердие, что через месяц Бенвенуто поправился, через два получил помилование, а через четыре уехал во Францию с Асканио и Паголо.
А неудачник кастелян сошел с ума, прожил остаток жизни и умер сумасшедшим: ему все представлялось, что он нетопырь, и он без устали пытался взлететь.
Когда Бенвенуто Челлини приехал во Францию, Франциск I был во дворце Фонтенбло в окружении своего двора. Итак, ваятелю предстояло встретиться с тем, кого он так хотел видеть. Бенвенуто остановился в Фонтенбло и попросил, чтобы о его приезде уведомили кардинала Феррарского. Кардинал, зная, что король ждет Бенвенуто с нетерпением, тотчас же сообщил о новости его величеству. В тот же день король принял Бенвенуто и заговорил с ним на том сочном и богатом языке, которым так хорошо владел Челлини.
– Бенвенуто, несколько дней посвятите веселью, оправьтесь от своих невзгод и усталости, отдыхайте, развлекайтесь. А мы тем временем подумаем, какое прекрасное творение вам заказать.
Затем, поселив скульптора в замке, Франциск I приказал предвосхищать все его желания.
Таким образом, Бенвенуто сразу же очутился в средоточии французской цивилизации, которая в ту эпоху еще отставала от итальянской, но уже готовилась превзойти ее. Ваятель присматривался к окружающей обстановке, и ему казалось, что он не покидал столицу Тосканы, ибо его окружали произведения искусства и живописи, знакомые ему еще по Флоренции; здесь тоже Приматиччо сменил Леонардо да Винчи и маэстро Россо.[41]
Итак, Бенвенуто должен был стать преемником этих знаменитостей и обратить взоры самого изысканного двора в Европе на искусство ваяния, в котором он достиг такого же мастерства, какого достигли эти три великих художника в искусстве живописи. Поэтому Бенвенуто хотелось опередить короля, и, решив не ждать обещанного заказа на прекрасное творение, он задумал создать на собственные средства то, что подскажет ему вдохновение. Челлини сразу приметил, как мила королю резиденция, где они встретились, и решил в угоду ему создать статую и назвать ее «Нимфа Фонтенбло».
Он задумал дивное произведение – статую, увенчанную колосьями, дубовыми листьями и виноградными лозами, ибо Фонтенбло лежит у долины, затенен лесами и окружен виноградниками. Нимфа, о которой грезил Бенвенуто, должна была воплощать Цереру,[42] Диану[43] и Эригону[44] – трех дивных богинь, слитых воедино. Ваятелю хотелось сохранить отличительные черты каждой, но в едином образе; на пьедестале же статуи он хотел изобразить атрибуты всех трех богинь. И те, кто видел восхитительные фигурки, украшающие пьедестал его Персея,[45] знают, с каким искусством мастер-флорентинец ваял дивные скульптурные детали.
Скульптор обладал непогрешимым чувством прекрасного, но для воплощения идеала ему нужна была натурщица – в этом была вся беда. Где найдешь женщину, в которой бы сочетались прекрасные черты трех богинь!
Конечно, если бы, как в античные времена, во времена Фидия и Апеллеса,[46] прославленные красавицы, эти властительницы формы, по своей воле приходили к ваятелю, Бенвенуто без труда нашел бы среди знатных дам ту, которую искал. В ту пору при дворе блистали поистине олимпийские богини в расцвете красоты: Екатерина Медичи,[47] которой шел всего лишь двадцать второй год; Маргарита де Валуа, королева Наваррская,[48] прозванная «Четвертой грацией» и «Десятой музой», и, наконец, герцогиня д'Этамп, которой отведена немаловажная роль в нашем повествовании. Она слыла самой красивой из ученых женщин и самой ученой из красавиц. Итак, прекрасных женщин здесь было больше чем достаточно для художника; но мы уже сказали, что времена Фидия и Апеллеса давным-давно миновали.
