— Ура-а-а-а! Печка есть, и дров куча. Живём! — Она быстро нащепала лучины своим ножом, выгребла в дырявый тазик золу из печки и затопила.
— Давай помогу, — сунулся, было, Ковалёв.
— Очаг — дело женское, — отстранила она помощника, — зачем мы сюда приехали, вот это интересно?
— Много будешь знать, быстро состаришься, — отшутился Семён и вытащил из кармана Валерьянов конверт.
Он забрал его с койки старика и схему выучил почти наизусть. Вышел из избушки, отвязал от мотонарт лопату с кайлом, стал медленно прочищать дорожку к восточному углу. Там очистил от снега большую круговину земли, взял в руки пожарное кайло с красной ручкой.
— Ну, Господи благослови! — вспомнились слова бабки Калиски.
Земля окаменела от морозов, плохо поддавалась стальному клюву, крошками летела в глаза, на одежду, не хотела отдавать спрятанное. Семён упорно долбил и долбил, сбросив верхнюю одежду до свитера.
От него валил пар, пот заливал глаза. Подошла Люся, молча стояла рядом. Наконец железо звякнуло и провалилось в пустоту.
— Есть, — даже испугался Ковалёв. — Он зарыт в старом чугунке.
— Кто он?
— Подожди, сейчас, — Семён разорвал кайлом дыру пошире и сунул туда руку. — Здесь!
Люся нагнулась поближе и вдруг увидела в ладони Ковалёва белый камень с приклеившимся к нему резным листочком.
— Лист смородины-каменушки, как он туда попал? — удивилась она, но тут Семён вытер иней с листочка, и он ярко вспыхнул живым светом.
— Зо-о-оло-то!
Ковалёв рукавом свитера подраил слегка самородок, и он отозвался изжёлта-красным светом.
— Да, Люся! Золото… Уникальный образец! Он оплачен человеческой судьбой.
— Валерьяна?
— Да…
Листвяночные дрова бушевали огнём. Плита раскраснелась, ало освещала тёмную кухню, уже наполненную теплом. В комнате были широкие нары, покрытые старыми матрасами и одеялами, стол, на подоконнике огарки свечек.
Люся зажгла один из них и приспособила на консервной крышке. К окнам избы ползла ночь. Семён снял мокрый свитер, просушил его у печки и оделся.
— Давай ужинать, Люся! — достал из рюкзака консервы, хлеб, пачки печенья и чая, — Воды надо натопить из снега, чайку заварим.
— Я сейчас наберу, — подхватилась Люся и выскочила из дверей с пустым котелком.
Семён подложил дров в печку, и вскоре изба наполнилась сухим жаром, пришлось снять свитер и остаться в трико. Он крупно резал хлеб, открывал консервы, суетился у стола. Люся была весёлой и скорой на руку.
— Семён, — вдруг обратилась она к нему за ужином, — поразительно, но я чувствую тебя всего, угадываю каждое твоё движение и слово, когда я так успела изучить тебя, сама не пойму.
— Ты же шаманка, — отшутился он, — с тобой опасно дело иметь. Всё знаешь наперёд.
— Кое-что действителвио знаю. Знаю, что такое одиночество. Что бабушка не зря завещала ставить палатку на том месте, где спасала Кондрата, Она знала, что ты приедешь туда.
— Люся, не терзай меня. Ты — слишком молодая.
— Разве это плохо? — она обняла его за крутые плечи и приникла головой. — Какой ты огромный! Ужас! Как амикан… И такой же хитрый, путаешь след, уходишь за перевалы. Глупый, от меня не скроешься…
— А ты, как соболюшка, красивая и быстрая, — Семён нерешительно погладил её густые волосы. — Страшно к тебе прикоснуться.
— Только попробуй! — шутливо вскрикнула она и обхватила сзади шею. — Прихвачу, как рябчика, раз я соболюшка.
— Точно, прихватишь, — прохрипел Семён, попытался вырваться и нечаянно опрокинул на столе свечку. — Подожди, где спички?
— Зачем они тебе?
— Чай ещё не пили…
Тиски ослабли. Люся повалила его за плечи на нары и поцеловала в губы.
— Вот тебе! Без спичек нашла.
Семён обнял её и притянул голову. Целуя, бормотал:
— Зачем тебе старый и беззубый амикан?
— Молчи! — она закрыла его рот маленькой ладошкой. — Молчи! Я хочу родить только от тебя, сына или дочь, кто будет.
— Ты прекрасная девушка, поэтому трудно…
— Сёма… Ты будешь первым моим мужчиной и последним, если уйдёшь от меня. Я не буду держать. Я, наверное, схожу с ума, говорю такое, но не могу молчать. Какая жара! У меня горит лицо, — она села в темноте и зашуршала одеждой, раздеваясь.
Семён лежал на спине, ещё чувствуя шёлковую нежность её губ, пахнущих юной свежестью, у него тоже горело лицо, он весь пылал, подрагивая в ознобе всем телом, и понял, что сейчас неотвратимо произойдёт то, что предписано ему судьбой, что, вспоминая былое, он скрытно готовил себя именно к этой ночи.
Действительно, ничего в жизни не бывает случайно. Искренность этой девчонки напрочь отметала прошлое, сотканное из паутины сомнений, её простота рушила все воздушные замки, с таким трудом воздвигнутые им вокруг студенческой любви.
Она шла к нему открыто, чисто и без фальши, поддаваясь только своему чувству, и ничему другому. Она ничего не просила взамен, ни на что не надеялась и ни о чём не жалела.
В печке потрескивали дрова, холодили спину прозябшие в морозы матрасы, в окна заглядывала ночь, до жути страшная и бесконечная. Люся расстелила свою тёплую дубленку рядом с ним и забралась на нары. Молча улеглась, прикоснулась осторожными и мягкими пальцами к его щеке:
— Сёма, поцелуй меня…
…Стонущий шепот распух и оборвался опустошаемым криком до боли родного существа…
Ночь отпрыгнула от окон, открыв россыпи ярких звёзд. Ковалёв лежал оробевший, жадно курил сигарету, в осоловевшей голове была только одна мысль: рядом доверчиво прижалась к его плечу жена, самородок, который он искал столько времени. Он осторожно, чтобы не разбудить её, прошёл по холодному полу к печке, подбросил дров, тихонько прикрыл дверку.
— Сёма! — испуганно вскинулась она. — Ты где? Не уходи от меня.
— Печку смотрел, — проговорил он хриплым и чужим голосом, вернулся к нарам, и она прыгнула к нему на шею, как мягкая и ласковая соболюшка, живая, обдавшая пресным женским духом, подрагивающая, с растрепавшимися по лицу волосами. — За что мне такое… — разомлело простонал.
Утром выехали по своему следу назад. «Буран» легко нёсся проторенной тропой. По льду реки Семён ехал осторожно, зная коварство скрытых промоин, но всё же, провалился в одну из них. Помучились, пытаясь вызволить обмёрзший снегоход. Не получилось. До города было далеко, километров пятьдесят.
Мороз заставлял торопиться, они бежали по следу мотонарт, потом шли ночь напролёт. Грели руки у скоротечных костров, растирали щёки снегом, опять спешили вырваться из когтистых лап холода. Люся стойко переносила испытания, подбадривала Семёна, улыбалась, падала, вставала и шла опять.
