офицеров чинами пониже… Вы, горбан генерал, его изволили видеть уже… мне рассказали о вашей поездке… доложили, так сказать… Отель «Регина», так сказать… Ну еще есть один-два… кто же ожидал течение реки событий… Каюсь… Вах-вах… Но теперь все-все, и дворец, и «Регину», и… все прекрасные гостиницы с коврами, кондиционерами, швейцарами, поварами, с горничными… горничные там розы. Тьфу-тьфу, передаю… отдаю безвозмездно Красной Армии… Советские офицеры заслужили… пусть отдыхают… наслаждаются… Тьфу-тьфу!
Али Алескер являл олицетворение гостеприимства, хлебосольства, широты натуры, но плевался он слишком часто.
— Примет или нет ваш подарок, господин Великолепие мира, наше командование, это другой вопрос. Вы приготовили мягкие перины и отличную снедь. Остается задать вам вопрос: что вас так разобрало, господин Великолепие мира! С чего это вы вздумали переметнуться к нам?..
Глубоко поклонившись, так глубоко, что нельзя было видеть выражения лица, Али Алескер протянул в несколько раз сложенный лист бумаги.
— Что такое? Список? — развернув лист, воскликнул комбриг.
— Здесь убежища и тайники, караван-сараи, таможни, где… аллемани-резиденты Германии…
— Вы говорили об откровенности… Что же, указывайте склады… Где они расположены?
— Склады… — простонал Али Алескер.
— Да, склады оружия, боеприпасов.
— Склады я укажу лично.
— И немедленно!
— Да… Всей душой… Сердце на ладони… Откровенно…
— Отлично! Идемте!
Али Алескер так выл, стонал, вопил, проливал слезы, охал, что невольно Мансуров, видевший на своем веку в Азии всякие представления, и тот опешил.
Доброжелательнейший, добродетельнейший, преданнейший господин Али Алескер готов был положить голову за дело справедливости и помочь великому генералу, полководцу, «Мечу Советов» разыскать, выловить, разгромить, выкурить, уничтожить, разоблачить гитлеровцев и их тайные базы, склады, логова, притоны. Он даже пообещал, что подымет народ, трудящихся, батраков, бедняков, охотников ловить, истреблять…
Он уже улыбался, ликовал, потирал по обыкновению ручки, он уже представлялся вождем похода трудящихся против фашизма, словно советскому командованию ничего не оставалось, как только объявить благодарность в почетной грамоте.
От всего этого потопа словесной шелухи Мансуров и гости пришли в себя лишь за столом, перед превосходными севрскими тарелками и блюдами, хрустальной роскошью и изысканностью поданных мгновенно накрытых серебряными крышками блюд.
Мансуров был, если не считать шофера Алиева, здесь один. Нельзя же рассчитывать на доброжелателя Сахиба Джеляла. Он восточный мудрец, прекрасно относящийся, как выяснилось, к Советской власти и лично к Мансурову. И все же он — миллионер, богач, коммерсант, а ко всем капиталистам, восточным ли, западным ли, Алексей Иванович питал врожденное недоверие. Да и с какой стати Сахиб Джелял пойдет на открытое столкновение с хорасанскими помещиками и феодалами? Спасибо, огромное спасибо ему и его леди, что они действительно помогали ему, советскому работнику, в Баге Багу. Иное дело, что белуджи претили ему, советскому человеку, своими дикарскими поступками.
— Вы и взаправду поедете с Али Алескером? — тихо спросила Гвендолен…
— Моя обязанность — ехать, и немедленно.
— Сахиб говорит, что вы так и сделаете. Он предлагает нашего Мехси Катрана с его парнями.
— Нет. Я благодарю.
— Но они бесстрашные, верные, преданные.
— Я бесконечно благодарен им. Они мне спасли, возможно, жизнь, но… но их я взять не могу. Как вам объяснить? Они отличные слуги ваши и Сахиба Джеляла, охранники, стражи… Ну, а мне нужны в моем деле солдаты…
— Дело ваше. — Гвендолен пожала плечиком. Она решительно отказывалась понимать этих русских. — И вы поедете один?
Повернув голову, Мансуров показал глазами на вошедшего только что шофера Алиева с автоматом.
При всей своей озабоченности делами, весьма тревожными и неприятными, Али Алескер как хозяин достиг высот гостеприимства поистине недостижимых. И главное — завтрак подбором кушаний ничего общего не имел с обычными завтраками. Все поданное и подаваемое на стол было из «репертуара» иранской национальной кухни.
— Народные персидские блюда, народная кухня, пища персидского крестьянина! Сытно, добротно! Прошу, дорогие гости! Простая здоровая пища!
Простая, но сверхызысканная. Аш — похлебка из ободранной пшеницы с добавкой чечевицы и свеклы, которую надо было есть большими деревянными ложками, оказалась «шедевральной», по выражению молоденькой девушки, Бензиновой американки, — так ее именовал теперь Али Алескер. Он уже совсем оправился и откровенно любовался выставленными на всеобщее обозрение прелестями сотрудницы «Англо-Першен и К°». Жадный на женщин, Али Алескер просто накинулся на девушку и непрерывно вскакивал со своего места: подать прибор, подлить в бокал шербету, предложить кусочек бали нон — лаваш с пикантным сыром. Американка заливисто смеялась. Ей нравилось.
Все проголодались и ели с удовольствием. Подавали на стол только персидские блюда: гевдже — нечто вроде пудинга с сушеными фруктами, яхни — сочное, начиненное специями рагу из барашка, которое посыпают горной зеленью и поливают острейшим соусом с миндалем, помидорами и еще чем-то, мазандеранский плов — с окрашенным кориандром в оранжевый цвет рисом и содержащий, помимо фазаньего мяса, изюм и фисташки, и многие другие кушания, названия которых трудно запоминались, но по вкусу своему были непревзойденными. Спиртного почти никто не пил, если не считать Али Алескера, наливавшего и себе и американке чуть не изо всех многочисленных бутылок, стоящих на столе. Он нашел в вине забвение от тревог и забот и чуть громче, чем подобает, восхищался: «Вы стройная куколка. Лицо ваше лучезарнее солнца сияет над станом-пальмой. Брови ваши — тугой лук, а взгляд — стрелы… ресницы — кинжалы». Американка выбегала из-за стола, чтобы сфотографировать «особенный момент». Он семенил рядом и шлепал губами: «Сгораю в пламени… Восхищен. Все пожитки своей души бросаю в пожар безумия».
С любопытством смотрел на сцену обольщения Сахиб Джелял и посмеивался:
— Весь Али Алескер наружу. Дьявол и на острие иголки не забывает своих интриг.
Острый слух имел Али Алескер. Он плюхнулся на стул рядом с Сахибом Джелялом:
— Укоряете… вах-вах! Неужели всё только дела. Утром намаз, днем намаз, вечером намаз, так в хлеву и скотины не останется… А хороша телочка, а?
Сахиб Джелял только поднял брови. Тогда Али Алескер перегнулся через стол, сшиб хрустальный бокал, повалил бутылку и заговорщически сказал Мансурову:
— Любуетесь? Осуждаете? А вы не поняли мою восточную натуру… Азиат я! Нечего меня судить по-европейски! Я — хороший, а? А вы — всё не доверяете. Недоверие на Востоке — хуже кинжала.
Он пил и плел заплетающимся языком чушь.
Выбрав минуту, когда он отвлекся, шофер Алиев подошел к Мансурову:
— У американки есть телефон, товарищ генерал. И дорога к бензоколонке есть отличная и короткая.
— Так… а девица изволила утверждать, что нет…
Решение созрело сразу же. Телефон! Стараясь не привлекать к себе внимания, Мансуров вышел вслед за Алиевым.
Вскоре они уже ехали по отличному, правда, узкому, на одну колею, шоссе. И катил
