— Значит, на нас надвигается гражданская война?
— Боюсь, что так.
Калликст задумался, помолчал, потом спросил:
— Мозаика еще не сложилась, одного кусочка не хватает. Почему ты здесь? Как узнала, что я в Антии?
— От Зефирия.
— Зефирий?
— Видишь ли, несколько дней назад я попросила викария навестить меня на моей вилле. Мне было необходимо с кем-нибудь поговорить, разделить свое смятение и одиночество. Когда он пришел, его первый вопрос был о трагическом конце Эклектуса. Наверное, моя реакция его удивила. Она была не такой, какой ждут от вдовы, только что потерявшей мужа.
Марсия замолчала, прикрыла глаза, чтобы глубже проникнуться впечатлениями той встречи.
Они с викарием расположились в табулинуме. Зефирий, чувствуя себя не в своей тарелке, смущенно потупился, но спросил:
— Не пойму тебя, Марсия. Ты же как-никак любила Эклектуса?
— Разумеется. Но без страсти. Я оплакиваю его, как плачут об утрате очень дорогого, близкого друга. Теперь понимаешь?
— Не совсем. Да ты вообще когда-нибудь хоть кого-то любила?
Вопрос викария прозвучал, как упрек. Конечно, завуалированный, но его потаенный смысл не ускользнул от молодой женщины. И тут она снисходительно усмехнулась:
— Ты ошибаешься, Зефирий. Я любила очень сильно. Безумно. Но судьба, присутствие Коммода сделали наш союз невозможным.
Зефирий нахмурил брови:
— Калликст?
— Да, Калликст. Я никогда никого не любила, кроме него, — она подняла голову и продолжала с мольбой: — Ты все это время не желал ничего мне о нем рассказывать. Вероятно, он сам тебе это запретил. По теперь все изменилось. Я так хочу снова увидеть его, поговорить с ним! Скажи мне... Скажи: где его искать?
Старик долго молчал, раздумывал, наконец, сказал:
— Он живет в Антии. На его попечении община.
Просияв, она бросилась к ногам Зефирия:
— Спасибо, спасибо, мой друг! Ты только что подарил мне самую большую радость за всю мою жизнь.
— Я доверил тебе этот секрет, потому что мне кажется, отныне ничто больше не мешает вам соединиться. Полагаю, если Богу было угодно, чтобы все так обернулось, значит, он в великой благости своей рассудил, что твоя преданность заслуживает воздаяния.
Он ласково положил ладонь на голову молодой женщины, на его лице отразилась жалость. Он знал, сколько ей пришлось вынести, да и теперь еще выносить. Знал, что после смерти Коммода целый город ополчился на нее, объявив виновницей всех бед. О ней говорили, как о самой развратной из продажных девок. Худшей злодейке со времен Локусты-отравительницы. Сам Зефирий, посетив ее, нанес урон своей репутации. Святейший Отец, и тот уже задавался вопросом, уместно ли по-прежнему допускать, что эта женщина причастна к общине христиан. Викарию потребовалось употребить в защиту бывшей наложницы Коммода все свое рвение, чтобы заставить умолкнуть тех, кто добивался ее исключения, — особенно неистовствовал Ипполит, поборник сугубых строгостей. Но долго ли еще римский первосвященник сможет защищать бывшую гладиаторшу? Ведь Марсия теперь косвенно компрометирует всю церковь, прежде столько раз прибегавшую к ее покровительству.
Зефирий склонился, чтобы поднять ее с колен, но тут дверь атриума стремительно распахнулась. Бегом ворвался Наркис, за ним Иакинф, все еще состоявший на службе в императорском дворце.
— Госпожа! — возопил Наркис. — Надо бежать!
— Да, — прохрипел священник, задыхаясь и утирая со лба крупны капли пота. — Я только что с Палатинского холма. Новый император приказал арестовать тебя.
— Арестовать? Но за что? Я никогда не причиняла Дидию Юлиану ни малейших неприятностей. А с тех пор, как погиб мой муж, и совсем уединилась, из дома не выхожу!
— Так-то оно так. Но только что стало известно, что к Риму приближаются легионы Септимия Севера. А ни для кого не тайна, что вы с Севером земляки. И тебе случалось оказывать ему услуги. Этого достаточно, чтобы обвинить тебя в соучастии.
— Бежать надо! — настаивал Наркис. — Преторианцы уже в пути.
— Он прав, — кивнул Зефирий. — Поспеши!
— Бежать, но куда? — пролепетала молодая женщина.
Зефирий, прихрамывая, подошел к ней:
— Мы с тобой только что кое о ком беседовали. И упоминали об одном городке...
— Антий? — глаза Марсии широко распахнулись. И тотчас ее лицо озарилось лукавой улыбкой сообщницы. — Причеши-ка меня, Наркис. Мне надо изменить облик.
— И оружие тоже возьми, госпожа. Есть риск, что придется драться.
Вот так, — продолжала Марсия, глядя на тлеющие угли, — так мы, Наркис и я, покинули виллу Вектилиана под видом двух галльских всадников. Поначалу все шло как нельзя лучше. Мы спустились с Целиева холма и продолжили свой путь, пока не добрались до крепостной стены. Но у Капенских ворот дело обернулось скверно. Только мы собрались проехать, как один из преторианцев преградил нам дорогу:
— Вы, стало быть, не знаете, что по Риму запрещено разгуливать с оружием?
— Мы и правда этого не знали, — отозвался Наркис, — и, как бы там ни было, мы покидаем город.
Однако преторианец позвал своего начальника. Декурион оглядел их крайне подозрительно, потом обратился к Марсии:
— Раз вам закон не писан, вы, видать, чужеземцы?
— Так и есть, — отвечала она, стараясь худо-бедно изменить свой голос. — Мы галлы.
На физиономии декуриона изобразилось недоверие, он подошел поближе. Марсию передернуло, когда он мозолистой рукой пощупал ее бедро.
— Ты что, ноги бреешь?
— А разве есть закон, который и это запрещает?
— Он мой любовник, — попытался объяснить Наркис.
Но декуриона, похоже, такое объяснение не удовлетворило. Он схватил молодую женщину за руку:
— А этот браслет, скажешь, ты ему подарил? И эти перстни? Клянусь Юпитером! У него ж побрякушек на сто тысяч сестерциев, не меньше!
— И что из этого? — бросила Марсия, не в силах сдержать гнева. — С каких пор щедрость считается преступлением?
— Декурион, — вмешался один из легионеров, — я бывал в Лугдуне, знаю, как там говорят. У них, пи у того, пи у другого, галльского выговора нет.
Марсия более не колебалась. Она выбросила вперед ногу и нанесла декуриону удар в лицо, а Наркис в то же мгновение обнажил меч. Последовала схватка. Молодая женщина что было сил замолотила своего скакуна каблуками по бокам. Конь взметнулся на дыбы, рванулся вперед, расшвыряв стражников. Путь был свободен. Она неслась галопом и придержала лошадь не раньше, чем поравнявшись с первыми деревьями, осеняющими своей полураспустившейся листвой Остийскую дорогу.
Тут она оглянулась, но Наркиса нигде не было.
— Ты меня больше не покинешь...
