– При условии, что замок лежит в той же стороне, что и дом, я вручу вам мой меч, миледи.
Жан улыбнулся дочери и протянул ей свою палку. Девочка схватила ее и потянула, помогая отцу подняться на ноги. Встав, он несколько секунд растирал колено.
– И у королевы к нам просьба. Подберите свое оружие, потому что она собирается сегодня вечером испечь нам пирог с каштанами.
Это известие было встречено радостными криками, потому что пироги Бекк пользовались заслуженной славой. Когда дети набрали достаточно мохнатых орехов, то направились обратно по лесу, а потом по аллеям из виноградных лоз. Детские головы, темноволосые и светловолосые, мелькали среди тяжелых гроздьев. Только Мария-Кармина шла рядом с Жаном, вложив ему в ладонь свою ручонку. Она была тихим ребенком, очень похожим на своего всегда задумчивого отца.
– Ну что ж, – сказала Бекк, разглядывая разложенные перед ней на столе дары, – очень недурной урожай.
* * *
Луна в эту ночь была полная, небо – ясное, так что их путь по долине в «Комету» был хорошо освещен. Им пришлось задержаться у соседнего дома, потому что Мария-Тереза не знала, где ее муж.
– Он все время с чем-то возится. Может, он в сарае, Жан. Поищи его там.
Дверь в сарай была открыла, и полоса лунного света протянулась по полу до масличного пресса.
– Альбрехт! Ты здесь? – позвал Жан.
Под огромным устройством из дерева и металла что-то зашевелилось, и оттуда высунулась голова какого-то существа. Даже при свете луны Жан заметил, что существо вымазано маслом.
– Ох, Фуггер! – Он оперся на палку и расхохотался. – Неужели тебе не надоело валяться в грязи?
Фуггер выполз из-под пресса и начал безрезультатные попытки вытереться.
– Он засорился. Снова, – объяснил он, вытирая липкую руку о рубаху.
– Друг мой, Мария-Тереза тебя убьет.
Маленькая Мария-Кармина соскребала масло с одежды отца, а несчастный немец покорно стоял между женой и дочерью, которые бранили его на все корки. В масличных рощах Фуггера слышались ритмичные удары топора. Они доносились из-за стен постоялого двора, куда направлялись Жан, Бекк и дети. Когда они подошли ближе, то через ворота стало видно, как блестит изогнутое лезвие топора, мерно поднимаясь и опускаясь.
Оружием работал маленький скандинав. А большой сидел чуть в стороне, подбадривая его криками и теребя уши охотничьего пса, в котором ощущалась волчья кровь.
– Что, уже пора? – Хакон потянулся и почесал круглый живот собаки, которая растянулась перед ним на земле. – Видали этого ленивого щенка? Он готов целыми днями так валяться. Его отец рыком исходит на Валгалле, глядя, как его дураку-сыну чешут пузо.
– А ты – тот дурак, который его чешет, – заметила Бекк.
– Угу. – Хакон встал, потянулся и подошел к сыну, чтобы забрать у него топор. – Хорошая работа, Эрик. Анна, Джанни, почему бы вам не отнести Матиасу на двор столько поленьев, сколько вы сможете?
Это, конечно, превратилось в игру. Немалое количество поленьев падало и снова поднималось, прежде чем дети заковыляли со своей ношей на двор.
– Дров никогда не бывает слишком много. – Хакон смотрел детям вслед, но мысли его витали далеко. – Мне надо кое-что вам показать, – неожиданно объявил он и двинулся к дому, крикнув: – Микаэла, у нас гости!
Жена Хакона появилась в дверях, вытирая тряпкой покрытые мукой руки. Глаза этой женщины все время искрились улыбкой, а Хакон всегда улыбался, когда ее видел.
– Готово? – спросил он.
Она привалилась к нему, положив голову ему на плечо, и с шутливой мрачностью посмотрела на Жана и Бекк.
– Он думает, что у меня нет других дел, как только смазывать его фигурки. – Она рассмеялась, заметив тень обиды в глазах скандинава. – Да, муж. Готово.
Хакон вошел в кухню и секунду спустя вышел с длинным изогнутым предметом, завернутым в тряпицу. Он стряхнул ее с фигуры – и у него в руках оказалась изогнутая сабля, вырезанная с точностью до малейшей детали.
Жан ласково провел по ней пальцем.
– Она прекрасна, дружище. Эрик будет в восторге. И Джануку она тоже очень понравилась бы.
– Угу. Этой ночью мне хотелось чем-то его вспомнить.
* * *
Они собрались на внутреннем дворе. Стол Матиаса ломился под тяжестью подарков от всех их друзей. Этот памятный пир оказался самым богатым из всех, что они могли бы припомнить.
Когда потом они улеглись во дворе и огонь стал пожирать усердно нарубленные Эриком дрова, отражаясь от коричневых камней, молодое вино с виноградника Жана показалось им таким же бодрящим и радующим, как лучшие вина прошлых лет. Тогда-то и настало время рассказов. Некоторые детали пришлось опустить, имея в виду юный возраст слушателей и их способность уносить с собой в кровать свои страхи. Но большая часть истории прозвучала, и вечер прошел в повествованиях о прекрасных королевах, сатанинских врагах, немыслимых трудностях, невероятных спасениях и сражениях на море и на суше.
У каждого ребенка был свой любимый эпизод в этой истории, и каждый выучил эту часть наизусть, ужасно досадуя при малейшем отклонении от узаконенной версии. Эрик сидел, положив на колени деревянную саблю, и всем телом подавался вперед, когда упоминали о его герое Джануке. Ему особенно нравился рассказ о сражении на мосту и о том, как янычар вытащил Хакона из воды и оставил заботам крестьянина, а потом уехал навстречу своей славной смерти. Мария-Кармина сидела у отца на коленях, сжимая его единственную руку так, как когда-то ее сжимала ее мать. Слезы лились у нее из глаз, когда она слышала о его горестях, – они сменялись слезами радости при рассказе о его искуплении. А Джанни просто хотелось, чтобы в рассказах было побольше крови.
А Энни? Больше всего ее завораживала красота той, в честь кого она получила свое имя, трагичность и триумфы ее жизни. Для рассказа об Анне Болейн Жан сумел найти такие слова, которые нравились ребенку. Ибо он помнил о том, как когда-то под его рассказы засыпала другая девочка – в тот единственный период его прежней жизни, когда он тоже был счастлив. Ей нравилось, когда его рассказы были простыми и правдивыми.
